Убойная реприза - [24]

Ну, то, что на фотографии адмирал, а написано – генерал, это ладно, но какая женщина? И почему он вызвал, а не его? И какой, к черту, банкет?! Первое желание, когда читаешь такое – хочется убить! От всей этой путаницы, невнятицы, развязности с претензией на светскость. Хочется взять что-нибудь тяжелое, представляется почему-то сковородка, и дать по башке, пустой, наглой, уверенной, что читателям ничего иного и не надо! Потом вымыть руки и улететь на другую планету, где живут люди умные, честные и душой чистые!

Работал я в «Лит. России», так у нас отдел проверки был: две вдумчивые (или три?) тетеньки. Если ставишь цитату – покажи, откуда взял! А сейчас в «Литературной газете» читаю: «В конце застойных восьмидесятых Леонид Осипович Утесов…» Что он мог делать в конце восьмидесятых, если помер в восемьдесят втором? В «Московском комсомольце» большая статья про Александра Иванова и передачу «Вокруг смеха». На концерте долго ждал своего выхода – делать нечего, подсчитал: 28 (двадцать восемь) ошибок! И написано с апломбом. А написать про Иванова есть что… Ельцин однажды его до дома подвозил… два часа ехали с эскортом. Я спросил: «Почему так долго?» Иванов жил у метро «Аэропорт» – ехать десять минут. «Ну, пока все не выпили», – объяснил поэт-пародист.

Журналисты… До сих пор успокоиться не могу – прочитал про себя: «В детстве бегал по крышам и гонял своих любимых сизарей». Сизарей… это все равно что про алмазы сказать: стекляшки! Про Останкинскую башню – столбик! Да у меня такие голуби были – их украсть мечтала вся окрестная шпана! Да у меня в голубятне – у пацана! – две двери были, обитые железом, 7 (семь) замков и сигнализация (см. фото), и вот через столько лет: «своих любимых сизарей». И написано не ради унижения моего, а просто по незнанию.

Ахнул я, увидев газеты с описанием геройства сериального шалуна. Тут же позвонил Икс Игрековичу и с упоением садо-мазохиста сказал:

– Мы получили, к чему стремились.

– Поподробней, пожалуйста.

– Если поподробней, то мы в дерьме, а он – в белом фраке.

Я поведал об увиденном, прочитанном, режиссер выслушал.

– Ну, а нам-то что? – сказал он, жуя. Почему-то некоторые люди получают животное наслаждение, когда жуют в телефонную трубку. – Мы же не закончили и будем продолжать.

– Чего продолжать? Купаться в дерьме, возвеличивая бездарность?

– Мы с вами, Виктор Михайлович, зарабатываем для семьи копейку, – успокаивающе объяснил режиссер, – и не отвечаем за глупость средств массовой информации.

– Да?

– Да. Мы делаем свое дело, они – свое. Может быть, – философски заметил он, – оно даже к лучшему. Концентрация внимания, а потом: он украл чемодан или у него украли чемодан – никто и не вспомнит!

А сериальный красавец – цвел. Позиционируя (ходкое в том сезоне словечко) себя как настоящего мужика. В чиновничьей тусовке анекдотец расскажет, и всё норовит с матерком, дескать: мы-то свои, нам можно! Перед милицейскими чинами изобразит из себя Жеглова с его лозунгом «Вор должен сидеть в тюрьме!». И среди генеральских погон не затеряется – козырнет кому надо, в державника сыграет. А уж среди женщин – только он истинный ценитель женской красоты! Он – подлинный секс-символ, а остальные претенденты на это высокое звание – все сплошь секс-букашки! И так у него певуче получается из заискивания переходить в легкое нахальство, что диву даешься! И среди братков криминальных – он свой.

Но здесь держись настороже – убить могут, если разочаруются. На своих сборищах певцов привечают поющих загадочно, как бы небрежно, и жалостливо одновременно. Я сам такое пел – ехал в отпуск свой первый из армии, а на нашей станции, кроме ракетчиков, в поезд садились еще те, кто из заключения возвращался. Позвали к себе, налили стакан водки, дали кусочек черного хлеба с салом – я с тех пор сам так режу: квадратик хлеба, сверху кусочек сала, все это заворачиваю в воспоминания молодости… Ах, что за вечер был! Я как раз научился играть на гитаре (три аккорда), а тут такие слушатели!.. Мелькают за окном столбы – я пою про столбы, которые мелькают, как дни нашей жизни… Дождь бьет в окно – пою про слезы матерей… Промелькнул полустанок – про полустанок, где, может быть, наше счастье, мимо которого мы проехали… Проводник пришел, сказал: «Потише!» – пою про людей, которым ты всегда мешаешь, если тебе хорошо! Песни лились из меня, как вода из сломанного крана. «Витя, спой! Витя, выпей!» – кто еще и когда говорил мне столь уважительно и с такой признательностью? Был ли еще у меня когда подобный успех?! Да, аплодировали мне большие залы, но выше всех своих исполнительских достижений я ставлю тот вечер и ту ночь в плацкартном вагоне, что мчался по нашей бескрайней несчастной и счастливой родине в Москву! Где они сейчас те, мои благодарные и восхищенные слушатели, поумирали, наверное, уже все.

Разные они, уголовники, бывают… Бабушка одного часто вспоминала. Дедушку в Спасские казармы забрали, она – одна, в положении, и еще ребенок, и – слегла, сил нету руку поднять. Вор залез в окно, огляделся… дал ей таблетку, воды, накормил ребенка, и – опять в окно! Накормят ли нынешние?