Уборка в доме Набокова - [46]

Я поперхнулась своим фризе.

— В нашем ремесле поневоле станешь толстокожей, — сказала Марджи, накалывая на вилку еще один кусочек мяса. — Не переживайте, мы ждем ответа еще от нескольких редакторов.

Я попыталась проглотить облепившую нёбо гадость.

Над нами навис официант — можно было подумать, он только что выучился реанимировать людей по методу Генри Хаймлиха и ему не терпелось на нас попрактиковаться. Марджи принялась рассказывать об огромном читательском рынке из людей предпенсионного возраста и женщин в жизненной фазе «постэректильных отношений» — среди них огромный спрос на любовные романы. Она сказала, что сразу несколько издательств запускают целые серии, вовсю рекламируют их через Американскую ассоциацию пенсионеров и сайты для бабушек и печатают в них романы под заглавиями «Позднее лето любви» или «Счастье с третьей попытки». Марджи подначивала меня написать любовную сцену для пожилых читательниц.

— Оно почти как спорт, — сказала она, а потом от доброты душевной добавила: — Только в этом вы лучше разбираетесь.

Я не была уверена в ее правоте.

Младенец загулил и уставился Марджи в глаза. Мы дружно подмигнули милому серьезному существу, обреченному на домашнее обучение и жизнь среди поджигателей. Малыш выпятил в сторону Марджи верхнюю губу и издал четкий, хорошо отработанный пукающий звук. Она в ответ улыбнулась. Младенец ткнул в небо хлебной палочкой, словно чудаковатый дирижер, мобилизовал все лицевые мускулы и улыбнулся в ответ.

Разговоры вокруг смолкли — обедающие наслаждались этой сценой зарождающейся любви.

Я отчаянно ревновала к младенцу, на долю которого выпало столько внимания моего агента.

— Попробую, Марджи, обязательно попробую.

Марджи с дитятей глядели глаза в глаза. Я воспользовалась случаем и выплюнула несъедобную траву в салфетку. Официант пошел искать более вероятного кандидата на удушье.

— Как вы думаете, когда остальные редакторы дадут ответ? — спросила я, тактично напоминая, зачем мы сюда пришли.

— Через месяца два, — отозвалась Марджи, не сводя глаз с младенца. Ни тот, ни другая не мигали.

Официант принес десертные меню. Мне было непросто выбрать между крем-брюле и «Тарт Татеном», но «Татен» выглядел как-то заманчивее. Марджи грохнула своим меню о столешницу из искусственного мрамора.

— Не могу я так издеваться над своим телом, — сказала она. — А вы валяйте.

Ну, тогда и я не буду издеваться. Я положила меню на стол, хотя сладкого хотелось так, что аж в жар бросило.

— Вы лучше пока напишите эту любовную сцену, — посоветовала Марджи. — Отвлекитесь от бейсбола. Тянуть время — значит все загубить.

— Можно спросить совета: а как пишут любовные сцены? — Я все пробовала языком несуществующий десерт.

Марджи повернулась ко мне. Я почувствовала — она внутренне собралась, будто мы только сейчас заговорили о том, ради чего встретились.

— Напишите сцену, в которой женщина впервые осознает, что у них с мужчиной возникло взаимопонимание; в которой она открывает, что небезразлична ему. Женщины — а такое читают только женщины — очень любят взаимопонимание.

Я вздохнула.

— Все у вас получится, Барб. — Марджи махнула официанту, прося счет. — И не нужно для этого никакого особого ума, зря вы так думаете. — Она вытащила из сумки большой конверт и подвинула ко мне через стол. — Вот здесь обложки к одной из новых пенсионерских серий. Рассмотрите, может, они вас вдохновят. По ним ясно, на каких читателей это рассчитано. — Она расписалась на счете. — Ничего сложного, следуйте правилам и пишите посексуальнее.

Следовать правилам, подумала я, ладно.

Горло, ободранное фризе, горело, по-прежнему хотелось сладкого, так что я заехала в мороженицу «Наша вера», чтобы утешится шариком кофейного пломбира.

В основе «Нашей веры» лежало почитание молочных продуктов, включавшее в себя преклонение перед крупными млекопитающими. По их заповедям, строго запрещалось доить коров с помощью какой бы то ни было техники. Не то чтобы они были совсем амишами, но не были и ничем другим.

Была у них как минимум одна позорная тайна, вернее, я знала только одну, а именно: мороженое они закупали в «Старом молочнике», но подавали как самодельное, приготовленное из молока их собственных «пасущихся на травке коров», — можно подумать, что бывают другие коровы. Мистер Дейч-младший с гордостью открыл мне эту тайну. Он не считал их поведение надувательством, скорее, хитроумным маркетинговым ходом.

Высокие своды «Нашей веры» были мягко подсвечены — создавалась необходимая обстановка для мирного поглощения мороженого. Кто-то всю душу вложил в реставрацию этого здания, бывшего железнодорожного вокзала. Сохранился потолок из рифленой жести, весь в квадратах. Медленно вращались лопасти вентилятора, возгоняя теплый воздух к потолку, не давая уснуть нескольким медлительным зимним мухам. Над столами висели на длинных медных цепях лампы. Стены из светло-серого мрамора и пол были неуместно красивыми. Билетную кассу превратили в стойку, где продавали молочные коктейли, мороженое в стаканчиках и вафельных рожках. Во всем этом городе только в «Нашей вере» подавали настоящие сливки, они стояли в кувшинчиках на столах.