Уборка в доме Набокова - [11]

Почерк был четкий, аккуратный. Разбирать его было легко, хотя чернила и выцвели. Я начала читать, стоя на коленях на жестком паласе, обложенная сумочками. Иногда попадались законченные эпизоды. Некоторые были невероятно смешными. Я прочитывала предложение, и оно взрывалось у меня в голове — прихотливый, искрометный юмор. Смех, от которого становится невыносимо одиноко. И вот я сижу на уродском паласе, доставшемся мне вместе с моим купленным в кредит домом, и читаю какой-то забытый богом роман, написанный на карточках. Я — единственный человек на планете, читающий эти цепочки слов, и они гремят раскатами взрывов у меня в голове. Я смеялась, потом обнаружила, что плачу, утираю лицо розовым платочком, кстати оказавшимся в подвернувшейся под руку косметичке, платочком, который я вот уже полгода пыталась найти.

Когда я подняла глаза от последней карточки, за окнами была тьма. Я разогнула колени — они стали густо-лавандовыми, а икры затекли — и осмотрелась. Рядом не было никого, с кем я могла бы поделиться, — ни друга, ни любимого, ни мужа, ни ребенка.

Я согрела молока и легла с ним в кровать. Карточки положила рядом на подушку, начала пить.

Роман был про Малыша Рута[6], иногда он именовался «Малыш» или просто «М. Р.». История любви, довольно запутанная. Начиналось все в его юные годы, с поездки на соревнования в составе команды фермеров. Место действия — наш городок, лишь чуть подретушированный, причем он почти не изменился. То же ужасное безвкусие в отношении одежды, те же громоздкие зады, навеки засунутые в автомобили, тот же злокозненный клуб садоводов, та же преувеличенная, наводящая ужас вежливость, то же молчание, за которым таится то ли покой, то ли полная изоляция.

Большинство пустых карточек сосредоточилось там, где должна была быть сцена на бейсбольной площадке. На верхней линейке было написано, что Малыш Рут нацелился битой в стратосферу, а потом вышиб мяч за пределы зримого.

Писатель сделал Малыша Рута грустным клоуном-переростком, который разбрасывает во все стороны деньги и любовь, точно водяные бомбочки. Великан-атлет предстает фигурой трагической, располагающей и противоречивой, великий блюзмен от спорта, Бесси Смит[7] бейсбола. Кто бы ни написал эту книгу, она написана с яростной убежденностью, будто автор в точности знал, кто он и зачем пришел в этот мир. Слова были его системой координат.

Я взбила подушку и допила молоко, гадая, мог ли то быть роман Набокова. А если да — почему он его не закончил: может, забыл здесь в предотъездной спешке? Или отрекся от него, как от чего-то ненужного и позорного, как от побочного сына? Если это действительно его произведение, отыскать и прочесть эти слова — высокая и тайная привилегия, то же, что подсмотреть в открытую дверь гостиничного номера, как двое великих актеров скандалят, а потом занимаются любовью: непозволительно — а не устоишь.

Прислонившись к той же стене, к которой, возможно, прислонялся за чтением Набоков, в свете того же двойного бра я бережно перебирала карточки. Может, и он лежал здесь по ночам, на той стороне, что ближе к двери, и пытался понять, что он делает в этой глубинке на севере штата, так далеко от дома. Или поворачивался на бок и смотрел на спящую Веру, умиротворяясь ее нежным ровным дыханием. Возможно, он тосковал по большому городу, его сложной упорядоченности и блистательному хаосу. Возможно, для него ночная тишина была безграничной пустотой. Возможно, он думал о своей великой любви, не о той, что лежит сейчас рядом с ним, а о той, которую он завтра сотворит на бумаге.

Перепечатка

Утром я спустилась в свой «кабинет», где половину стола занимал компьютер от «Старого молочника», — кабинет находился в подвале, на уровне, который на жаргоне агентов по недвижимости уклончиво зовется «нижним этажом». Летом на нижнем этаже, наверное, царила приятная прохлада, сейчас же похолодало и здесь стояла промозглая сырость, наводившая на мысли об отмороженных пальцах и ревматическом артрите.

Я сложила карточки поближе к себе и подальше от целой бадьи зеленого чая, который я заварила как взбадривающее средство. Именно зеленый чай пьют все водители автобусов в Азии. Горькая штука, но помогает добраться в нужное место к нужному сроку, даже если по дороге приходится сделать кучу остановок и разобраться с кучей недоумков, которые теряют билеты и не могут набрать необходимое количество мелочи, и с кучей сумок, которые падают пассажирам на головы.

Я решила набрать и распечатать текст романа. Не только для того, чтобы читать его в постели, с чашкой молока (оболью — так не страшно), — мне нужно было, чтобы все слова прошли сквозь мою плоть, чтобы лучше их осознать, чтобы выяснить, что еще я могу проведать про их автора, чтобы попробовать разобраться, Набоков их написал или нет. Может, меня озарит.

Очень это странное ощущение — быть владелицей ценной рукописи. Почему это сокровище попало именно ко мне? Я ведь уже утратила одно сокровище. Дарси больше не спит под моей крышей, — случалось, она даже спала со мной, волосы затеняют подушку, сонное дыхание горячо. Сэм больше не спит поблизости, в своей кровати, крупный и неподвижный.