Убийство в закрытой комнате - [9]

Ларенко с одобрением во взоре осматривает пейзаж до начала строительства, Ларенко закладывает первый камень в фундамент, Ларенко открывает первый цех, Ларенко еще что-то такое, но что именно — не понятно: художник, сидя на лесах, как раз заканчивал карандашом разметку грядущей фрески.

И что подкупало: в суровое время, когда с каждым могло случиться все что угодно, когда любой бизнес мог вдруг внезапно стать чужим, картины рисовались прямо по штукатурке. Снимать и уносить их никто не собирался. Навсегда делалось.

Навсегда.

Алик заварил чай, налил себе в кружку, бросил несколько кусков рафинада, размешал.

Если не хочешь соврать, говаривали древние, избегай слов «всегда» и «никогда». И еще знали верный способ рассмешить богов. Ага, начать строить планы на будущее.

Такие дела, сказал Алик, глядя на свое отражение в оконном стекле. Такие дела.

Если Марик не врет. А врать он не может, ибо сам областной прокурор подтвердил: дело возбуждено по статье о самоубийстве.

Получалось, что человек, уверенный в себе, любящий себя, очень ответственно относящийся к себе и своему делу, подумал-подумал, да и шарахнул себе в грудь из карабина «сайга» калибра семь шестьдесят два на тридцать девять. Прямо в сердце. Сидел-сидел у себя в кабинете, потом взял карабин «сайга» калибра семь шестьдесят два, да и прострелил себе костюм… Дорогой такой костюм — то ли за штуку баксов, то ли дороже… Пиджак не пожалел, рубашку… Прямо под депутатский значок — «бабах!»…

Автоматически Алик отхлебнул из чашки, обжег нёбо и язык, выругался и поставил чашку на стол.

Что значит рубашку и пиджак? Он жену не пожалел и детей. А она у Ларенко, между прочим, настоящая была, не из новопойманных. Она с ним лет тридцать прожила. В сауны он ее, понятное дело, не брал — там обходился «мисками» с городского конкурса красоты, но все говорили, что и сам ее никогда не обидит, и никому не позволит. И не пожалел.

Алик легонько постучал кулаком по столу.

Жена. Что жена, если он даже себя, любимого, не пожалел? Себя, человека с фресок на заводе, автора бессмертных высказываний на зеркальных дощечках в цехах, курилках и раздевалке!

Это ж что нужно было сделать, чтобы такого человека довести до самоубийства?

Алик вернулся в комнату, снял с телефона трубку и задумался.

Нет, можно вспомнить несколько номеров, позвонить, поспрашивать. Опер из райотдела Юрка Гринчук вполне мог чего-то знать, а под хорошее настроение и поделиться своим знанием.

И для чего? Чтобы удовлетворить праздное любопытство далеко не самого уважаемого представителя малоуважаемой журналистской братии? А самому этому представителю это зачем?

Алик положил трубку. Встал, прошелся по комнате, спохватился, что так и не поужинал, быстро сжевал свои бутерброды с ветчиной, выпил уже остывший чай и помыл чашку.

Агата Кристи придумывала свои сюжеты за мытьем посуды, но у Алика оно занимало всегда не больше пяти минут, времени хватало разве что на идею заметки. После развода Алик еду не готовил, питался всухомятку. Раньше, когда покупал пельмени, приходилось отмывать потом кастрюлю и тарелку, но недавно в магазине возле редакции Зимин обнаружил итальянские равиоли из военных пайков в запечатанных судочках из фольги. Наверное, добрые итальянские военные присылали их голодным жителям Города в качестве бесплатного дара, но тут, в дебрях нарождающегося капитализма, все прекрасно понимали, что бесплатной еды не бывает, и покупали эти самые серебристые гробики так же спокойно, как покупали на рынке американское масло с надписью «бесплатно» на упаковке.

Алик с зарплаты забил холодильник итальянскими пайками, разогревал их по мере необходимости, из этих судков ел, освобождая себя, таким образом, еще и от мытья посуды.

Для чего он освобождал время, Алик толком и сам не знал: разнообразие его вечеров сводилось к выбору — лечь спать на расстеленный диван или «ну его в самом деле». Иногда общее однообразие скрашивали авралы на работе, когда газету сверстать не успевали и все должны были находиться рядом с матерящимся шефом. И уж совсем иногда в дом к Зимину приходил кто-нибудь… Совсем-совсем иногда.

Говорила Зимину бывшая после развода, что не нужен он никому со своей нищенской зарплатой… Время от времени Алик искренне верил, что это таки из-за зарплаты.

Алик принял душ, расстелил постель, лег, выключил свет.

Он никогда не завидовал богатым. И даже ненависти к ним не испытывал. С чего бы это? Он свой выбор сделал в девяносто первом, когда нужно было рискнуть всем, заложить квартиру, денежки пустить на закупку «двести восемьдесят шестых компьютеров» (или даже «триста восемьдесят шестых», но это если очень повезет, американцы их нам не продавали — стратегический товар)…

Можно было рискнуть и подняться. Или не подняться. Риск в этом и состоит. Получится или не получится. Получится — и ты обедаешь в ресторане каждый день, не получится — семья наскоро перекусит на твоих поминках и будет решать вопрос с новым жильем.

Ларенко рискнул и выиграл. Говорят, в него даже как-то стреляли. Он после этого с охранником всегда ездил. Никогда один, всегда втроем — Ларенко, водитель и охранник. И карабин этот он купил не для охоты или там понтов, а по совершенно житейской причине. Хотя да, и для понтов тоже.