Убийство в Верховном суде - [23]

Она с грохотом поставила на стол чашку, повернулась к нему вплотную, глаза в глаза:

— А я-то по наивности полагала, что мы занимаемся расследованием убийства Кларенса Сазерленда, невзирая на личности, должности и ведомственные амбиции.

— Так оно и есть, но давайте не будем выходить за пределы компетенции нашего министерства. Мы в это дело влезли больше для показухи, честно говоря… Я разговаривал с помощником одного высокопоставленного лица…

— Для показухи? Я подаю заявление об уходе!

— Уходите? Но это же смешно.

— Смешнее не бывает! Нет, вы подумайте, мой непосредственный начальник не только вдруг заявляет, что мое задание — полная липа, но и дает понять, что Министерство юстиции — это прекрасное заведение, куда я пробилась потом и кровью, — занимается показухой!

— Да успокойтесь вы, Сюзанна!

— Нет, это вы скажите мне что-нибудь успокоительное!

— Продолжайте работать по делу Сазерленда. Так держать и полный вперед! Но все же, все же не теряйте из виду перспективы, помните, другие важные дела ждут рассмотрения на паритетных началах с убийством Сазерленда.

— Попробую! — сказала Сюзанна, возвращая ему свитер. Она подобрала с пола насквозь промокшие туфли и, уже направляясь к двери, вновь обернулась к Мэту: — Я вовсе не стремлюсь портить вам жизнь, Мэт, но мне необходима уверенность в том, что я делаю нужное дело.

— Никаких сомнений! Вот обиделись вы зря. Я просто хотел покороче выразить суть. Наплюйте!

Что ж, она попробует.

Глава 12

В антракте Мартин Теллер вышел под руку с Сюзанной Пиншер в просторное фойе оперного театра, одного из трех крупных театров, разместившихся в широко и с размахом отстроенном Мемориальном центре искусств имени Кеннеди. Только что закончилась «Сельская честь» Масканьи.

— Понравилось? — спросил Теллер Сюзанну.

— И даже очень!

— А театр тоже ничего, правда?

— Мне уже приходилось в нем бывать.

— На оперном спектакле?

— Нет, на представлении китайских акробатов. Но как тогда, так и сейчас впечатление примерно одинаковое: многолюдно, чопорно и парадно.

— За это его и ценят любители оперы. Только такой театр позволяет им в полной мере ощутить себя элегантными, изысканными, словом, избранными ценителями искусства. Плюс многое другое. У меня у самого замирает сердце всякий раз, когда медленно гаснет люстра и начинается увертюра. Хотите чего-нибудь выпить?

— А как же очередь? — рассудительно спросила Сюзанна, указывая на облепленный со всех сторон жаждущими небольшой бар.

— Очередь нас не касается, — с гордым видом ответил Теллер, — нас, членов общества «Золотой амфитеатр», здесь обслуживают без очереди!

— Господи помилуй, что это еще за общество?

— Я же сказал — кучка пижонов, желающих за свою тысячу в год иметь порцию спиртного для себя и своей дамы без очереди. Вы удивлены, как простой полицейский может осилить такое, и тем не менее… Зато я сам стираю свои носки, экономя на культурные запросы.

— Я вас зауважала и без стирки носков!

Им подали коньяк в зауженных кверху бокалах. Чокнувшись с Сюзанной, Теллер произнес тост:

— За исполнение желаний!

Она улыбнулась.

— Скажите мне, Теллер, вам, которому весь свой бесконечный рабочий день приходится заниматься житейской грязью и подлостью, какой вам резон выкладывать по тысяче ежегодно ради светского общения с любителями оперного искусства?

— Вы меня неправильно поняли, — сказал Теллер и продолжил ей на ухо: — Любителей я на дух не переношу. Опера — иное дело. Из-за необходимости ежедневно иметь дело черт знает с чем меня порой неудержимо тянет переменить обстановку. Так вот опера для меня и есть такая перемена. Фантазия, приходящая на смену восьмичасовой реальности. Логично ведь?

— Более чем, — она чокнулась с ним и выпила.

«Паяцы», вторая опера в тот вечер, оставила менее яркое впечатление.

— Если не ошибаюсь, этот стиль оперного письма называют веризм — то же самое, что реализм, только эмоциональное воздействие все ж послабее, чем у традиционной оперы. Впрочем, Пуччини, мне кажется, превзошел всех: и европейских реалистов, и своих соотечественников-веристов, — разглагольствовал Теллер, выходя из театра и направляясь к машине.

— Вы очень занятный… человек, — сказала Сюзанна, когда они выехали из подземного гаража.

— Вы же хотели сказать «тип» — валяйте, я не обижусь.

— Я совсем не то хотела сказать, но «тип» будет даже точнее.

— Кроме того, я хожу к чистильщику, вместо того чтобы самому чистить туфли, и сдаю белье в стирку.

— Словом, обыкновенный холостяк.

— Так уж и обыкновенный?

— О простите, нет, конечно. Сегодняшний вечер мне доставил большое удовольствие, огромное! Я вам очень благодарна.

— Куда поедем?

— Домой.

— Неужто вы за вечер не проголодались?

— Представьте себе, нет.

— Попеть песни тоже не хотите?

— Наслушавшись таких роскошных голосов? Увольте.

— Голоса как раз не первый класс, у меня дома есть записи и получше.

— К сожалению, я не настолько разбираюсь в оперном искусстве, чтобы отличать хорошее от лучшего, — один из постыдных недостатков моего образования.

— Я тоже не особо разбираюсь. И вкус к опере приобрел уже в зрелом возрасте… Знаете что, а не махнуть ли нам с вами в одно чудесное местечко в Джорджтауне? В нем, как правило, обретаются люди не очень нормальные, но добродушные в своей основе, любящие попеть и попить вместе. Хозяин — мой друг, играет на пианино. Он некогда сколотил миллион на продаже хрустящего картофеля, потом загнал к чертовой матери весь свой бизнес и открыл песенный клуб. Не знаю, как вам понравится его заведение, но там дают бутерброды с бифштексом в чесночном соусе и до самого закрытия играет музыка, иногда хорошая, так что решайтесь!