Убийство в музее Колетт - [6]

На уровне последней фразы на полях было написано несколько слов, которые никто не мог расшифровать. Терпеливо, через лупу сравнивая написанное с каракулями Вилли, Антуану Деврилю удалось за многие часы вновь транскрибировать фразу: «Намерены ли вы заставить поверить моих читателей, что являетесь автором всех „Клодин“?..»

Он сразу оценил связь этих пометок на полях со своим личным будущим. Они позволят ему доказать, что все предыдущие исследователи ошибались: Колетт еще раз подтверждала здесь свое давнее призвание, а Вилли никогда не играл роль ментора, убеждая в обратном прессу. Досадно, конечно, что его диссертация сыграет на руку феминисткам, которых он ненавидел. Но в определенном смысле он явился единственным интеллектуалом, без чьей-либо помощи нашедшим научно обоснованное доказательство. Однако прежде чем взорвать эту бомбу в конце семинара, он решил своими глазами увидеть места безумства, измерить их расстояние от Сен-Совера и убедиться в существовании острова, колыбели Клодины. Мысль подсидеть старых исследователей льстила его честолюбию. Он также подбодрит всех мидинеток, которые трепетали над книгами Колетт, приходили в экстаз от эмоциональности написанного, убежденные в своей сопричастности эпикурейской натуре писательницы. Он освободит литературный мир от досужих вымыслов, создаст университетскую ассоциацию из серьезных интеллектуалов, разделяющих его идеи.

Антуан заерзал на сиденье, ладонью пригладил непокорные волосы, усмиряя свое нетерпение. Мадлен искоса поглядывала на него. Повидала она поклонников Колетт и даже выдающегося застенчивого профессора… Но этот птенчик явно вылетел из неизвестного гнездышка. Блестя глазами, он разговаривал сам с собой о беспрецедентном проекте.

Машина поравнялась с местом для стирки белья. Две девочки прыгали через скакалку, напевая считалку, которая казалась молодому ученому полнейшей бессмыслицей:

У меня есть ди,

У меня есть бон,

У меня есть дибон;

У меня есть зон, зон, зон…

— Вы узнаете ее? Это песенка наших краев, — объяснила Мадлен с хитрой улыбкой. — Как вам известно, в «Беспутной инженю» Минна придал ей неприличный смысл, и она вновь появилась в «Пейзажах и портретах». Волнительно, не правда ли, что Колетт в конце жизни озвучивает свое детство?

Молодой человек удержался от насмешливой гримасы и игнорировал звонкие голоса, рикошетом бросающие загадочные слоги, словно камешки, в Пруд Безумия.

Не получив ответа, Мадлен Дюжарден попыталась заполнить паузу:

— Вы не слишком поздно приехали вчера вечером на ночлег? Сен-Совер не так-то легко отыскать ночью. Тени иногда скрывают дорожные указатели на наших проселочных дорогах. Можно заблудиться, как в лесу.

И хотя он несколько раз ошибся в выборе направления, Антуан Девриль хвастливо возразил:

— Я возвратился из Японии, где гораздо труднее ориентироваться на дорогах.

Они выехали из города. Мадлен, уставшая от подобного снисходительного отношения, вздумала обогнуть пруд Мутье; не предупредив его, она свернула направо на дорогу в Мезиль.

— Мезиль… — задумчиво произнес молодой человек. — В своих исследованиях я пользовался «Разговорным языком Мезиля» выпуска сороковых годов.

— Действительно, — одобрительно отозвалась Мадлен, — автор, Анри Шери, отослал один экземпляр Колетт. Однако Мезиль — вторая родина Сидо; когда она лишилась матери, ее воспитывала тамошняя кормилица.

— В самом деле?

История эта, похоже, не заинтересовала Антуана Девриля; опустив стекло, он высунулся, чтобы получше рассмотреть лес, зеленевший вдали.

— Но это весьма существенно, — настойчиво продолжила Мадлен. — Потому что именно здесь Сидо встретила своего первого мужа. И благодаря этому она обосновалась в этих краях…

— Честно говоря, меня не очень интересуют биографические подробности, — заносчиво прервал он ее.

— Но тогда зачем эта поездка к пруду Безумия? — несколько раздраженно спросила она.

Он сделал неопределенный жест:

— Кое-какие уточнения… Мы уже подъезжаем? — Он указал на переливающуюся поверхность воды слева от них.

— Да что вы, это пруд Мутье, — поправила она его. — Он гораздо больше и находится ближе к Сен-Соверу. Потому-то Сидо могла слышать «однообразный шумок ссыпаемых в воду жемчужин», когда над Мутье шел дождь. Это известный отрывок о материнской верности.

— Да, это всем известно, — устало согласился он. — Еще одно доказательство художественной достоверности. Все в Сен-Совере могут слышать, как над Мутье идет дождь. Еще далеко?

— Не очень.

Она посчитала бесполезным разговаривать с этим ветрогоном и поехала прямо к намеченной цели. В этом заключался ее недостаток. Она всегда терялась, вынужденная оказывать услуги.

Они проехали мимо зеленых лугов, на которых спокойно паслись флегматичные коровы. Машина остановилась у пруда, мирно дремавшего у края дороги. Ближайший берег порос ирисами, а противоположный скрывался за стеной из камышей. Из них вылетела голенастая птица.

— Это и есть пруд Безумия? — разочарованно спросил Антуан Девриль. — Подход к нему совсем не такой, каким он мне представлялся. В «Клодинах» Колетт писала, что сперва надо пройти через высокий лес, чтобы подойти к нему, и что пруд со всех сторон окружен деревьями!