Убийство Троцкого - [6]

IV

20 августа 1940 года, в 5 час. 20 минут дня, Джексон на своем «бьюике», незадолго до того купленном в Мексике за 3500 пезо, подъехал к дому Троцкого. Обычно он ставил машину перпендикулярно к стене дома; на этот раз он ее поставил параллельно стене, радиатором в направлении к городу. Это должно было, очевидно, облегчить бегство. Но если он на бегство надеялся, это был единственный его целесообразный поступок.

Секретарь хозяина Джозеф Гансен и два телохранителя, Корнель и Бенитес, работали на крыше: дом, повторяю, все время укреплялся и перестраивался под личным наблюдением Троцкого. Джексон обменялся с ними несколькими словами и вошел в «патио». В руке у него был непромокаемый плащ, который сам по себе мог бы вызвать подозрения: погода была превосходная. Плащ был совершенно необходим убийце: при нем находился целый арсенал.

Троцкий кормил во дворе кроликов и цыплят. Джексон сообщил ему, что завтра уезжает с Сильвией Агелов в Нью-Йорк и хотел бы показать ему свою статью в переделанном виде: за три дня до этого он читал Троцкому первый набросок этой статьи о споре в 4-м Интернационале по русскому вопросу. Она у Троцкого восторга не вызвала; он посоветовал ее переделать. «Вы хотите, чтобы я ее прочел? Хорошо, пойдем в кабинет», — и теперь без восторга сказал хозяин дома.

Троцкий совершенно не интересовался литературными произведениями «канадца». Кроме того, он очень неохотно допускал посетителей в свою рабочую комнату. Отчасти это объяснялось осторожностью: в доме было правило, что хозяин никогда ни с кем не уединяется. Вдобавок Троцкому всегда была свойственна педантическая любовь к порядку. Черта распространенная: мы все встречали людей, которые страдают, если у них на письменном столе передвинуть карандаш или чернильницу. Отмечу и то, что Троцкий, вообще чувствовавший себя весьма утомленным в последнее время, работал весь день. Ему было не до чтения чужих статей, да еще совершенно неинтересных. Особенной любезностью и готовностью к услугам он никогда не отличался. Если Джексон к ближайшему окружению не принадлежал, то зачем было тратить на него время?

Госпожа Троцкая была на балконе. Джексон с ней раскланялся и попросил у нее стакан воды: «В горле пересохло». Они были в добрых отношениях. «Канадец» даже раз поднес ей коробку конфет. Она вышла к ним в столовую и предложила чаю: «Мы только что пили, еще есть». Джексон отказался: нет, стакан воды. Ей показалось, что он нервен и думает о чем- то другом. Действительно, он думал о другом.

Несколько позднее, умирая, Троцкий сказал жене, что в ту секунду, когда они из столовой перешагнули в кабинет, у него вдруг скользнула мысль: «Этот человек может меня убить!..» Черточка поразительная: почему же такая мысль могла хотя бы только промелькнуть? Плащ гостя? Его бледность? Этого все же очень мало. Значит, легкие подозрения, хотя бы очень, очень легкие, у Троцкого были и раньше? И с ними он все-таки Джексона принимал! Как же не подумать, что у него были причины принимать Джексона, даже если это было связано с некоторым риском? Вероятно, отгонял от себя такие полумысли-получувства: вздор, вздор! Друг сестры Рут, поклонник, нужный человек — нельзя поддаваться пустым подозрениям: я все равно всегда рискую...

Подробности того, что произошло в кабинете, навсегда останутся тайной: Троцкий умер, не оставив показаний, а показания Джексона, как уже им данные, так и будущие, большого доверия вызвать не могут. Прошло несколько минут. Вдруг люди, находившиеся в доме, услышали страшный, дикий крик. «Ужасный крик прорезал тишину, — сообщает Гансен, услышавший его на крыше, — долгий крик агонии, полувопль, полурыдание...» «До последнего дня своего я не забуду его крика!» — показал властям сам убийца.

Все бросились к кабинету, из которого доносился шум отчаянной борьбы. Дверь распахнулась, на пороге столовой появился залитый кровью Троцкий. «Вот что они со мной сделали! — прохрипел он. — Он выстрелил в меня. Я тяжело ранен... Чувствую, это конец». Шатаясь, он сделал несколько шагов и упал у обеденного стола.

Секретарь, телохранители ворвались в кабинет. Джексон стоял там с револьвером в руке. Единственный, впрочем ничтожный, шанс на спасение для него теперь заключался в том, чтобы открыть огонь по людям Троцкого и пробраться к автомобилю. Так поступил бы робот преступления, так поступил бы матерый преступник. «Канадец» не сделал ни одного выстрела. У него вырвали револьвер и сильно его избили. О том, что он прокричал в эту минуту, я буду говорить дальше.

В кабинете валялось орудие преступления. Джексон не стрелял в Троцкого: это Троцкому так показалось или, быть может, он обмолвился, падая и теряя сознание. В действительности убийца нанес ему несколько тяжких ударов по голове своеобразным предметом. Когда-нибудь это орудие будет, вероятно, показываться в каком-либо мексиканском музее или, быть может, в русском музее по истории революции, как показываются сходные предметы в Париже, в музеях Карнавале и Национального Архива. В газетах этот предмет называли по-разному: то топором, то «альпенштоком», то киркой, то молотком. Он состоял из лезвия в 7—8 дюймов, насаженного на рукоятку длиной в фут. Один из ударов был смертелен: лезвие пробило череп и врезалось в мозг.