Воспользовавшись его уходом, я спросил Юсупова:
— Скажите, князь, что произошло у вас с Распутиным в те немногие минуты, когда вы в последний раз спустились в столовую, откуда мы ушли все вместе, как вы помните, оставив его, казалось, при последнем издыхании на холодном полу?
Юсупов болезненно усмехнулся.
— Произошло то, — ответил он мне, — чего я не забуду во всю мою жизнь: спустившись в столовую, я застал Распутина на том же месте, я взял его руку, чтобы прощупать пульс, — мне показалось, что пульса не было, тогда я приложил ладонь к сердцу — оно не билось, но вдруг, можете себе представить мой ужас, Распутин медленно открывает во всю ширь один свой сатанинский глаз, вслед за сим другой, впивается в меня взглядом непередаваемого напряжения и ненависти и со словами «Феликс! Феликс! Феликс!» вскакивает сразу, с целью меня схватить, я отскочил с поспешностью, с какой только мог, а что дальше было, — не помню.
В эту минуту возвратился великий князь Дмитрий Павлович, и я, попрощавшись и обнявшись с ним, Юсуповым и поручиком С., уехал в автомобиле великого князя обратно в поезд, а в 10 час. вечера двинулся в путь на фронт, покинув русскую столицу, которую предполагали покинуть на следующий день и Дмитрий Павлович и Юсупов, собиравшийся к жене в Крым в Кореиз.
Таков был ход событий всего происшедшего с вечера 16 декабря по вечер 17-го…
Светает. Я дописываю эти строки при первых проблесках зарождающегося зимнего дня.
Еще темно, но я чувствую, что день уже близок. Я не могу заснуть. Вихрем проносится в разгоряченном мозгу моем рой быстро сменяющих одна другую мыслей. Я не могу забыться; я думаю о будущем, не мелком, не личном, нет, а о будущем того великого края, который дороже мне семьи и жизни, — края, который зову Родиной.
Боже мой! Как темно грядущее в эти тяжелые годы ниспосланных нам рукою всевышнего бранных испытаний!
Вынесем ли мы всю тяжесть бремени духовной непогоды или обессилеем и, уставшие и измученные, веру в себя потерявшие, утратим и то место в мире, которое занимали мы в течение многих веков нашего исторического существования.
Кто скажет? Кто ответит? Кто сдернет завесу и рассеет туман, застилающий грядущие дали?
Великий ли мы народ, способный в русле национальной реки пробивать себе путь вперед, поглощая в водах своих другие племена и мелкие народы, или?.. Или для нас все кончено, и мы, изжившиеся, измельчавшие и растленные ходом времени, обречены стать лишь ареною борьбы между собою других племен, других народов, почитающих славянство низшею расою, способною лишь утучнять чужие поля стран, шествующих по костям его к свету, к знанию и к мировому господству, коего нам достичь судьбою не дано?
Кто скажет? Кто ответит? Кто предречет поток событий в густом молочном тумане просыпающегося дня?
18 декабря 1916 г.
В пути.
