Убийство Распутина - [26]

Я сделал иначе, получив серьезное поручение от государя и выполнив его, я написал доклад по существу

порученного мне дела и в этом докладе ярко и выпукло, но как бы между прочим, указал на весь ужас современных общественных настроений России, с которыми хорошо знаком, — настроений, являющихся следствием распутинского над Россией «радения» и вмешательства во все дела чужой народу и России царской жены.

Написав доклад, — продолжал великий князь, — я, в бытность государя в Петрограде, попросил его назначить мне день для личного и устного ему его изложения, добавив царю: «Боюсь, однако, что после моего доклада ты прикажешь арестовать меня и выслать подальше от столицы с казаками».

«Разве доклад так страшен у тебя, — ответил мне государь, назначая день, — ну что делать, прослушаем, надеюсь, все обойдется мирно». И я ему доложил, а в результате— ко мне немилость, опала и полное охлаждение. Хотите, — закончив рассказ, обратился великий князь, — я вам прочту этот доклад.

Я выразил желание его прослушать, и Николай Михайлович прочел мне небольшую, но очень сильно и резко написанную записку, в коей обращалось внимание государя на то, что в случае дальнейшего вмешательства Александры Федоровны и Распутина в государственные дела династии грозит гибель, а Российской империи — катастрофа.

Я вспомнил, что, когда великий князь кончил чтение записки, я несколько минут, под впечатлением прослушанного, сидел, как загипнотизированный, и пришел в себя только после того, как великий князь, предлагая мне сигару, добавил:

— Вы знаете, этот доклад я представил императрице Марии Федоровне, находящейся в Киеве, через князя Шервашидзе, и хотите знать о нем мнение матери-царицы? Вот оно, — и, порывшись в бумагах, великий князь дал прочесть мне телеграмму. В ней стояло только три слова французскими буквами и подпись: «Браво, браво, браво! Мария». — Но осторожный Шервашидзе, — добавил великий князь, — по-видимому, боялся оставить среди бумаг старой царицы столь компрометирующую бумагу, как моя записка, и вот при этом письме ко мне (Николай Михайлович протянул мне письмо Шервашидзе), выражающем опасение, что я могу остаться без нужного для меня документа, возвратил мне мою записку, вызвавшую столь яркое сочувствие и одобрение мне со стороны царицы-матери…

Вот что припомнилось мне сейчас в карете, когда в ногах моих лежал бездыханный труп «старца», которого мы увозили к месту его вечного упокоения.

Я выглянул в окошко. Мы выехали уже за город, о чем говорили окружающие дома и бесконечные заборы. Освещение вокруг было крайне скудное. Дорога стала скверной, попадались ухабы, на которых лежавшее у наших ног тело подпрыгивало, несмотря на сидевшего на нем солдата, и я чувствовал, как по мне пробегала нервная дрожь всякий раз, когда на ухабе моего колена касался мягкий и еще не успевший, несмотря на мороз, окончательно застыть отвратительный для меня труп.

Наконец, вдали показался мост, с которого мы должны были сбросить в прорубь тело Распутина.

Дмитрий Павлович замедлил ход, въехал на мост с левой стороны и остановился у перил.

Яркие фонари у автомобиля на одно мгновение ударили снопом своего света в сторожевую будку, находившуюся на той стороне моста справа, но вслед за сим великий князь потушил огонь, и даль очутилась во мраке. Мотор машины продолжал стучать на месте.

Бесшумно, с возможною быстротой открыв дверцы автомобиля, я выскочил наружу и встал у самых перил; за мною последовали солдат и д-р Лазаверт; к нам подоспел сидевший рядом с великим князем поручик С., и мы вчетвером (Дмитрий Павлович стоял перед машиной на стороже), раскачав труп Распутина, с силой бросили его в прорубь, бывшую у самого моста, позабыв привязать к трупу цепями гири, каковые побросали вслед за трупом впопыхах одну за другой, а цепи засунули в шубу убитого, каковую также бросили в ту же прорубь. Засим, обшарив в потьмах автомобиль и найдя в нем один из ботов Распутина, д-р Лазаверт швырнул его также с моста.

Все это было делом не более двух-трех минут, после чего в автомобиль сели д-р Лазаверт, поручик С. и солдат, а я уместился рядом с Дмитрием Павловичем, и мы зажгли опять огни в автомобиле, двинулись через мост дальше.

Как мы не были замечены на мосту, представляется мне и по сей день донельзя удивительным, ибо, проезжая мимо будки, мы заметили около нее сторожа, который, однако, спал крепким сном и не проснулся, по-видимому, даже в тот момент, когда, въехав на мост с трупом, мы внезапно осветили его будку и направили свет фонарей и на него самого.

Проехав мост, великий князь пустил автомобиль быстрее, но машина была у него не в порядке, мотор давал перебои, и приходилось даже несколько раз останавливаться, ибо машина не хотела двигаться вперед.

Д-р Лазаверт в таких случаях соскакивал, возился у свечек автомобиля, прочищал их, и мы кое-как вновь пускались в путь.

Последняя починка и остановка случилась с нами на Каменноостровском проспекте, почти насупротив Петропавловской крепости, где, починившись, мы двинулись уже скорее и благополучно прибыли во дворец Сергея Александровича, где проживал Дмитрий Павлович.