Убийство под аккомпанемент. Маэстро, вы – убийца! - [25]

– Да что же это такое?! – вскричал в крайнем раздражении лорд Пастерн. Он бросился к Морри.

– Просто таблетка, – сказал Морри. – Я всегда ее принимаю. От нервов.

– Плевать на таблетку! – обвиняюще взревел лорд Пастерн.

– Бога ради, я должен ее принять, черт побери.

– Поднимите руки.

С безжалостной деловитостью лорд Пастерн начал обыскивать Морри. Он всего его охлопал, вывернул все карманы, от чего к его ногам выпали самые разные предметы. Он открыл его портсигар и бумажник и изучил их содержимое. Он охлопывал, ощупывал и тыкал. Морри хихикал.

– Я боюсь щекотки, – глупо сказал он.

Наконец лорд Пастерн выдернул из нагрудного кармана Морри носовой платок. А из него выкатился маленький белый предмет. Морри его подхватил, рывком поднес руку ко рту и проглотил.

– Больше спасибо. Все готово, мальчики? Пошли.

По одному они начали выходить. В зале лампы на стенах выключили. Светились лишь розовые лампочки на столах. Скрытый в потолке алькова прожектор залил янтарем поблескивающие ступени; ресторан превратился в подводную пещеру смутных овалов лиц, блеска драгоценностей и красочных пятен букетов. В этой пещере рядами сновали официанты. Над столами плавал облачками сигаретный дым. Если смотреть из ресторана, сцена романтично светилась в своем алькове. Музыканты и их инструменты казались резко очерченными и лощеными. Стрелка гигантского метронома над ними недвижимо указывала в пол. «Мальчики», улыбаясь, точно от великой радости, расселись. Официанты внесли зонты, сомбреро, барабаны и прочие причиндалы барабанщика.

В комнате музыкантов лорд Пастерн, стоя подле Морри, вертел револьвер, насвистывал себе под нос и искоса поглядывал на дверь. Позади барабанов ему видны были тускло белеющие лица жены, падчерицы, племянницы и кузена. Лицо Фелиситэ было наклонено к лицу Эдварда Мэнкса. Лорд Пастерн внезапно издал визгливый смешок.

Морри Морено бросил на него раздраженный взгляд и, совершив положенный ритуал – проведя рукой по голове, поправив жилетку и нацепив улыбку чревовещателя, – вышел на сцену. «Мальчики» сопроводили его выход своей коронной мелодией. По залу пробежала россыпь аплодисментов. Морри улыбнулся, поклонился, повернулся и резкими, нервическими движениями, характерной – и подчеркнутой – особенностью «манеры Морри Морено», начал дирижировать.

Сид Скелтон чуть подпрыгивал на своем табурете. Его ноги двигались по полу, не выстукивая, но сжимаясь, поджимаясь и расслабляясь в постоянном ритме и наперекор всем точным и нелогичным синкопам, которые он выдавал. Четверо саксофонистов раскачивались в унисон, и без того похожие лица у них сделались вдруг совсем одинаковыми из-за сложенных трубочкой губ и надутых щек. Едва у них выпадала передышка, они расплывались улыбками. Оркестр играл знакомые Карлайл мелодии, очень старые мелодии. Поначалу они были узнаваемы, но быстро отправились в джунгли забвения благодаря какофонии, известной как «манера Морри Морено». «В свинг-оркестре полагается играть неграм, – думала Карлайл. – Есть какая-то неправильность в том, что здесь музыканты не негры».

Тут трое из них, выйдя широким шагом к краю сцены, сдвинули головы и запели, раскачиваясь в унисон. Они корчили невыразимые гримасы. «Ара-ахи-ис», – завывали они. Но они не дали песенке про арахис, которая Карлайл, пожалуй, даже нравилась, говорить самой за себя. Они выворачивали ее и корежили, а после, сияя, вернулись к своим инструментам. Потом был номер «Человек с зонтом». Вкусы у Карлайл были простые, и незатейливая монотонность мелодии показалась ей приятной. Один раз ее так и сыграли – тихо и монотонно. Свет рампы поблек, и ярчайший луч нашел пианиста. Тот играл соло и сам же пел. Недурно, подумала Карлайл, можно даже найти удовольствие. Но наивную мелодию прорезал вдруг пронзительный визг. Прожектор сместился к двери в дальнем конце ресторана. Там стоял Карлос Ривера, его руки рвали клавиши аккордеона. Пройдя между столами, он поднялся по ступеням на сцену. Морри повернулся к Ривере и едва шевельнул палочкой. Кожа и мышцы у него словно бы жили собственной жизнью, трясясь на костях черепа. Вот она – его «манера»: Ривера, без аккомпанемента, выжимал из несчастного аккордеона струйки, порывы и стоны. Своим инструментом он владел мастерски. Однако смотрел при этом в упор на Карлайл, расширяя глаза и торсом наклоняясь к ней. Производимые им звуки были откровенно похотливыми, подумалось Эдварду Мэнксу. Чудовищно и нелепо, что люди в вечерних туалетах развлекаются в ресторане, пока Ривера обрушивает на Карлайл свою непристойную виртуозность.

Но луч перешел на середину сцены, теперь играл один только барабанщик, а контрабасист хлопал по своему инструменту. Остальные музыканты один за другим проходили в луче, крутя в руках наподобие колес открытые зонты.

Номер был старый, а исполнили они его, подумала Карлайл, преглупо. Они недотянули. В это сравнительное затишье леди Пастерн внятно произнесла:

– Это мой аскотский зонт, Фелиситэ.

– Да, маман, кажется, да.

– Твой отчим не имел никакого права. Это свадебный подарок, и очень ценный. Рукоять украшена драгоценными камнями.