Убийство на Знаменской - [37]

В экипаже с поднятым кожаным верхом сидела женщина лет тридцати. Черты её лица рассмотреть было довольно сложно из-за шляпки и опущенной чуть ли не до подбородка вуали. Возраст женщины выдавали её руки и высокая гладкая шея — они принадлежали именно вполне сформировавшейся молодой женщине, а не девице и не бабушке.

— Добрый ночи, — поприветствовал Алексей Иванович незнакомку, — я — Шумилов.

— Приятно вас видеть, — мягким, тёплым, располагающим голосом ответила женщина. — Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, ко мне, покатаемся немного.

Шумилов запрыгнул в экипаж, возница тронул.

— Я прошу меня простить за подобные приёмы конспирации, возможно, они покажутся вам детскими, но мой статус замужней женщины таков, что лучше, чтобы никто не видел меня, входящей или выходящей из вашей квартиры, — пояснила дама.

— Понимаю. И что привело вас в такой час? — спросил Шумилов. Менее всего он был настроен сейчас на прогулки в холодную погоду под безлунным небом с низкой облачностью.

— С близким мне человеком случилась страшная беда, и мне сказали, что именно вы можете мне помочь. Моя сестра хорошо знакома с Мартой Иоганновной, а та везде рассказывает о вас…

Женщина упомянула о домовладелице, в квартире которой проживал Шумилов. Марта Иоганновна Раухвельд действительно чрезвычайно ценила Алексея Ивановича, всячески расхваливала его среди многочисленных знакомых, причём беззастенчиво ставила Шумилова в ряд самых неординарных жителей столицы, наряду с композиторами и художниками. Отчасти это восторженное отношение объяснялось тем, что немка в дни своей молодости была женой жандармского офицера и в дни польского восстания 1863 года содержала в Вильно квартиру, использовавшуюся политической полицией как конспиративная явка. Марта Иоганновна явно не доиграла в «казаков-разбойников» и на всю жизнь сохранила интерес ко всему загадочному, непонятному и скрытому от посторонних глаз. Разделы криминальной хроники в газетах не просто прочитывались ею до последней строки, но и живо обсуждались с любимым квартирантом. Особый колорит этой в целом весьма милой даме придавала прямо-таки патологическая ненависть к полякам и революционерам, легко объяснимая тем обстоятельством, что муж домовладелицы — Эраст Раухвельд — погиб от руки польского «жолнёра», террориста-кинжальщика, в дни памятного кровавого террора, устроенного мятежниками в отношении администрации края и русских вообще.

— Простите, а как мне к вам обращаться? — полюбопытствовал Шумилов, поскольку дама явно не спешила себя назвать.

— Проскурина Анна Григорьевна, — очень тихо, так чтобы возница не мог расслышать, ответила женщина. Она мягким осторожным движением приподняла вуаль на шляпе, и в тусклом сумеречном свете фонарей на Шумилова глянули крупные, темные, как спелая смородина, глаза незнакомки. — Я могу быть уверена, что нигде и ни при каких обстоятельствах вы не назовёте меня?

— Я не могу давать столь обширных и абстрактных обещаний, не зная, какого рода участия с моей стороны вы ждёте. Более того, я сразу должен вас предупредить, что ежели вы попробуете манипулировать мною, в надежде с моею помощью скрыть свои злонамеренные поступки, то я сообщу об этом полиции. Я считаю себя честным человеком и желаю сохранить, как говорили римляне, «manibus puris», то есть чистые руки. И помогаю я только тем, кого также считаю честным. Поэтому прежде чем идти далее, подумайте хорошенько, тот ли я человек, кто вам на самом деле нужен.

Женщина на какое-то время задумалась, впрочем, совсем ненадолго. Затем вздохнула и, словно бы решившись, заговорила:

— Выбора у меня всё равно нет, так что ломать голову не над чем! Так вот, мой близкий друг попал в ужасную ситуацию, которая грозит катастрофическими последствиями всем нам, то есть и мне, и ему, но прежде всего ему. Я думаю, вернее, знаю, что его арестовала полиция в связи с недавним убийством в гостинице у Николаевского вокзала. Вы, наверное, читали в газетах?

Голос ее неожиданно дрогнул, она закусила губу. «Ну, вот, не хватало ещё женских слёз», — не без досады подумал Шумилов. Дело, конечно, было не в его равнодушии или эгоистическом оберегании себя от малейших негативных эмоций; просто опыт научил Шумилова опасаться иррациональных женских переживаний и следовавших за этим перемен настроения. От сентиментальных воспоминаний до вспышки женского раздражения расстояние много ближе, чем об этом принято писать в книгах.

— Насколько я знаю, про убийство было напечатано всего несколько строк. Даже имя убитого не оглашалось, его просто назвали «К.К», если я не ошибаюсь. Насколько я понимаю, это та самая гостиница «Знаменская», где номера сдаются для любовных свиданий? — невозмутимо уточнил Шумилов.

— Да, именно. Я хочу сказать… я… мы… были там той ночью, в соседнем номере, и как раз во время убийства… — сумбурно начала дама. И неожиданно добавила, опустив глаза:

— Вы осуждаете меня?

Шумилову показалось, что она просто боится смотреть на него.

— Осуждаю ли я вас? Помилуй, Бог, я вас вижу три минуты и вовсе не знаю. Я не ваш духовник и не синодальная комиссия. У вас есть право на личную жизнь, и, полагаю, вы лучше меня знаете, как вам надлежит её устроить.