Убийство Моцарта - [66]

– Нуждается ли он в деньгах, господин Гроб?

– Судя по всему, да. Несколько месяцев назад из-за него чуть было не разразился скандал.

– Скандал из-за денег? – спросила Дебора.

– Не только из-за денег, госпожа Отис, а и по многим другим причинам, но разгорелся спор из-за суммы, которую он должен был получить.

Джэсон вспомнил денежные затруднения, которые всегда испытывал Моцарт, и немало удивился; он считал, что уж Бетховен-то не испытывает нужды.

– Деньги эти полагались за его сочинения? – спросил Джэсон.

– Да, за два его новых произведения, исполнения которых он добивался. Из-за этого в Вене разыгрался такой спор, словно речь шла о деле государственной важности.

– О каких произведениях шла речь?

– Одно – «Missa solemnis,[2] второе – Девятая симфония с хоровым финалом. Добиваясь их исполнения, он поднял такой шум, что вся Вена превратилась в настоящее поле битвы. – Гроб призвал Джэсона и Дебору к полному вниманию, словно собирался давать показания в суде. – Друзья Бетховена прослышали, что после многих лет бездеятельности он закончил новую мессу и симфонию. С этого все и началось. Многие не верили в его способность создать что-то новое, ибо к тому времени он совсем лишился слуха. Желая доказать, что Бетховен все еще полон творческих сил, его друзья решили устроить большой концерт.

Трудности возникли с самого начала. Для исполнения таких больших вещей нужно было снять помещение театра, а цензор воспротивился. Да и начальник полиции счел святотатством исполнение духовной музыки в стенах театра. Удивляться не приходилось, ибо за несколько лет до того глава полиции князь Седельницкий запретил в великий пост устраивать танцы в частных домах. Но все, разумеется, понимали, что власти с подозрением относятся к Бетховену, в особенности когда стало известно, что финал его новой симфонии, ода „К радости“ написана на слова Шиллера. Хотя бетховенская музыка и не была под запретом, она, однако, не всегда пользовалась одобрением коронованных особ.

Тогда друг Бетховена князь Лихновский, пользовавшийся влиянием при дворе, представил начальнику полиции князю Седельницкому петицию, испрашивая разрешения, чтобы концерт все-таки состоялся в театре.

Начались споры, какой выбрать театр. Князь Лихновский уверял Бетховена, что разрешение будет непременно дано, если речь пойдет о театре „У Вены“. Но Бетховен не ладил с двумя музыкальными директорами этого театра, а когда ему не удалось назначить руководителя оркестра по своему вкусу, он наотрез отказался от театра „У Вены“ и решил снять помещение театра „Кертнертор“, хотя разрешения властей еще не поступило.

И тут возникли новые разногласия. Бетховен заявил, что недоволен денежными условиями, в особенности ценами на билеты, – он требовал их повысить. Но и тут нужно было согласие полицейского ведомства, а оно отказалось его дать. Тем временем Бетховен снял театр и ему пришлось самому платить за оркестр, хор и все остальное.

А среди многочисленных друзей Бетховена, которые помогали ему с концертом, возникло столько неурядиц, столько подозрительности и враждебности, что в суете все позабыли о главном – что цензор может вообще запретить концерт.

За два дня до концерта разрешения все еще не поступило. Эрцгерцог Рудольф, большой друг Бетховена, находился в Оломоуце, и императора тоже не было в Вене. В полном отчаянии князь Лихновский собрал группу наиболее влиятельных покровителей Бетховена и они отправились к начальнику полиции; тот сообщил, что петиция князя Лиховского нарушила протокол, была послана не по форме и посему ее рассматривать отказались.

Князь Лихновский просил князя Седельницкого проявить снисходительность, ведь мессу композитор посвятил эрцгерцогу Рудольфу и написана она по случаю возведения его в сан архиепископа города Оломоуца, произведение это исполнено самых благочестивых чувств.

Но князь Седельницкий продолжал хранить молчание, и тогда князь Лихновский намекнул, что пренебрежение к музыке, написанной в честь брата императора, может быть расценено как пренебрежение к особе самого императора.

Это, разумеется, существенно меняло положение.

Князь Седельницкий поблагодарил князя Лихновского за разъяснение и пообещал дать ответ на следующий день.

За сутки до концерта назначена была генеральная репетиция, и никто еще не знал, чем дело обернется.

Бетховен, который нередко ставил себя выше всех авторитетов, был в полном отчаянии. Он взволнованно расхаживал перед подъездом театра „Кертнертор“, бормоча: „Никаких концертов. Хватит! С сочинением музыки покончено. Она не стоит стольких волнений!“, когда прибыл, наконец, пакет от начальника полиции. С должной учтивостью князь Седельницкий извещал князя Лихновского о следующем: ввиду того, что хор исполняет лишь финал Мессы, и при условии, что название Мессы будет опущено, требования благопристойности будут соблюдены, и поэтому он дает разрешение на устройство концерта.

– Как к этому отнесся Бетховен? – спросил Джэсон.

– Бетховен был вне себя от бешенства. С ним обращаются, как с ничтожным слугой, объявил он, и поклялся, что не позволит исполнять свое произведение на таких унизительных условиях. И лишь когда ему напомнили, что сам он считает новую симфонию величайшим своим созданием и предполагает продать ее за тысячу гульденов, он согласился не отменять концерт.