Убийство матери - [12]

* * *

Институтские воспоминания Анжелика положила на верхнюю полочку памяти. И принялась собирать воспоминания о детском доме. Может, это там началось? Нет, исключено. Там не было ничего французского. Анжелика вступила в новую жизнь, которая не была ни французской, ни алжирской, ни кавказской, ни московской, ни даже подмосковной. Она была героической. Каждый день Анжелика совершала по нескольку подвигов вместе с другими хорошими людьми. Каждый день они кого-то спасали. Спасали детей от самих себя и от других детей. Спасали их от животных и животных от них. Спасали от взрослых, спасали взрослых. Спасали сами себя. Спасали, спасали, спасали… Кого-то спасли, кого-то – нет. Анжелика невесело шутила по поводу медали «За спасение всех». Но в шутке была героическая доля русской жизни. Никто не мог помыслить, что однажды эта доля станет нормой для всех. И тогда все, не выдержав доли, станут плохими и очень плохими. Одни – сразу, другие – постепенно. Тогда уйдёт вера в жизнь и придёт вера в бога. Который будет выборочно спасать. Он не захочет спасти Анжелику. Никто не захочет её спасти. Даже мать, хотя она обязана. И тогда придётся заставить её спасти.

Анжелика вспомнила, как она спасала Олечку. От старшей группы восьмиклассников. Олечка отказалась отдать им свой ужин. И должна была за это поплатиться. Анжелика прятала её до позднего вечера. А потом пошла домой. Взбесившиеся подонки отыскали Олечку и жестоко избили. Они били её головой о стену. На следующий день Олечка по секрету рассказала об этом Анжелике. Которой пришлось думать о своей безопасности. И она промолчала. Это дало ей возможность продолжить службу спасения. Если бы не промолчала, скорее всего, поплатилась бы вместе с Олечкой. В детском доме приходилось рассчитывать только на авторитет педагогов. Анжелика придумала выдать себя за дзюдоистку. Хотя никогда их в глаза не видела. Дети как будто верили, но от старшей группы не спас бы никакой миф. На мифы воспитанники реагировали голым практицизмом. На дзюдо – кулачным боем. Они руководствовались девизом трёх мушкетёров и теорией Дарвина. Их научила не наука и не литература, а жизнь в детском доме. Она сплотила и надоумила. Младшие должны делиться со старшими. Старшие всегда правы, потому что сильнее. Они определяют Закон детского дома, они учат младших. Старшие помогают, бьют, наказывают, награждают, издеваются. Младшие подчиняются, пока не станут старшими. В Законе нашлось место для воспитателей и для директора. Воспитатели и директор не мешают старшим править Закон.

Воспитатели и директор мешали по мере необходимости и по мере сил. Необходимости было много, а сил – мало. У детей был свой Закон, а у государства – свой. Оно выделяло деньги сиротам, обделённым судьбой несчастным детям. Оно учило, одевало, обувало, развлекало, лечило, трудоустраивало, защищало от педагогов. Не давало умереть с голоду ни детям, ни воспитателям. Воспитатели под руководством директора силились навязать свой Закон. Они определяют жизнь детского дома, потому что имеют право. Они сильные, благородные, умные, опытные. Красивые, наконец. Они добрые и щедрые. Строгие и справедливые. Работа и жизнь в детском доме сплотила их и надоумила. Дети не возражали, пока Закон воспитателей им не мешал. Шла героическая борьба между тремя Законами за спиной общества, которое ни о чём не подозревало. На эту героическую жизнь Анжелику обрёк МОСОБЛОНО. По её просьбе, институт отправил документы в ГУНО. А оттуда, вслед за пропиской, они отправились в Московскую область. Там французского языка они не нашли и осели в детском доме. Возражать было бессмысленно: МОСОБЛОНО и ГУНО – не Педагогический институт. Разница заключалась в том, что в МОСОБЛОНО и ГУНО были все начальники, а в институте – трудящиеся. Вслед за документами Анжелика отправилась в Лобню. Против которой она, впрочем, ничего не имела. Потому что Лобня не хуже многих других подмосковных городов. Хотя нет. Разница в том, что там есть детский дом.

Из окон детского дома Анжелика смотрела на прохожих, которые шли по обыкновенной русской жизни. Они не подозревали о той героической жизни, которая бурлила в детском доме. О больницах знали, о тюрьмах подозревали, о сумасшедших домах догадывались. А о детских домах не подозревали и не догадывались. Анжелика рассматривала прохожих и придумывала стихи о русских жизнях:

Жизнь – как кошмарный сон,

Как на тарелке слон,

Вместо души – картон,

Вместо ума – погон.

Есть свой царёк – приказ,

Есть свой божок – паяц,

Лозунг есть: «Глаз да глаз»,

Где же народа глас?

Видишь погон – дрожи,

Раньше всех доложи,

Весь, как в дерьме, во лжи,

Бобик, Полкан, служи!

Голос подать – не смей,

Правду сказать – не смей,

Джинсы урвать – смелей,

Э-ге-ге-ге-гей!

Лучший учитель – страх,

Рубль отымут – крах,

А в Магадане – мрак…

Мигом отыщут брак.

Это не драма – фарс,

Это не виски – квас.

Прячется Карабас

И караулит вас.

Жизнь оторвать от сна —

Степь впереди видна.

Рядом лежит страна,

Видит свой сон она…

Записала и пошла спасать Иру от голода. Ира голодала уже три дня. Её оторвали от очередного клиента и вернули в шестой класс. От клиента Ира вернулась с новыми джинсами и с вшивой головой. В знак протеста она объявила голодовку. Леночка сказала по секрету, что девочки приносят Ире еду из столовой. Анжелика посмотрела на Иру и подумала, что Леночка сказала правду. Она взглянула в широко распахнутые голубые глаза и предложила забастовщице свои собственные бананы. Ира согласилась при условии, чтобы её не стригли налысо. А вшей ей помогут вывести девочки. Анжелика пообещала и стала смотреть, как Ира талантливо поедает бананы. Девочка, талантливая во всём. Анжелика решила применить к ней Закон воспитателей, как только она доест последний банан. Ира доела и посмотрела на воспитательницу. Глаза стали чёрные, циничные и бесстыжие. Может быть, это случайно? Из задумчивости её вывела мама. Она приехала из Баку и не застала Анжелику в Москве. Тогда она отправилась в Лобню посмотреть на дочь и на детский дом. Заикаясь от волнения, мама сбивчиво рассказала, что там дерутся два мальчика. Они не хотят, а детишки их заставляют. Анжелика успокоила маму и пошла спасать Стёпу. Ира тоже пошла посмотреть на драку. Она смотрела то на Стёпу, то на Антона чёрными, циничными, бесстыжими глазами. Анжелика подумала, что Закон воспитателей ей не поможет. Он не спасёт Иру от проституции. Заметив Анжелику, Антон молча покинул поле боя. Он никогда не конфликтовал с воспитателями, если они мешали ему не очень. Стёпа лежал на полу, закрыв лицо руками. Он был большой и беспомощный. Рафик аккуратно молотил его кулачками. Вокруг собрались «детишки», которые подзадоривали дерущихся. Одни отрывали стёпины руки от лица. Другие давали подзатыльники Рафику, чтобы бил сильнее. Третьи свистели и улюлюкали. Из старшей группы не осталось ни одного человека. Анжелика поняла, что легко справится. Она разогнала провокаторов, а Стёпу отвела к Марье Ильиничне. По дороге спросила, почему согласился. Он объяснил, что Антон будет бить ногами. Могла не спрашивать, и так всё ясно. Стёпа подумал и сказал, что всё равно будет бить. Если он не согласится сосать… Анжелика угостила его печеньем, чтобы прервать. Надо поговорить с Марьей Ильиничной. Прятать Стёпу бесполезно. Да и где такого спрячешь? Марья Ильинична уверяет, что с Антоном можно договориться. Анжелике нельзя: она чужая воспитательница. Перевела разговор на другую тему. Напомнила, что надо закончить школу. А убегать не надо. Что осталось совсем немного. Стёпа слушал молча. Ему было легче молчать, чем говорить. Потому что он был дебил. Учителя переводили его из класса в класс без задержки. На работе ему будет легче. Из детского дома он убегал несколько раз. Его отлавливали и возвращали. Один раз за ним ездила Анжелика. Вместе с милиционером они обнаружили Стёпу на рыбалке недалеко от родительского дома. Мальчик был несчастный и затравленный. Его травили везде, но особенно – в детском доме. Старшая группа возненавидела его за дебильность и глумилась на каждом шагу. Под руководством Антона его жестоко избивали, стравливали с девятилетним Рафиком, заставляли заниматься извращениями.