Убийство императора. Александр II и тайная Россия - [17]

Осведомителями становится высшая знать. Одни – ради карьеры, другие – попав в трудное положение: мужчины, проигравшиеся в карты, дамы, увлекшиеся опасным адюльтером.

«Добрые голубые глаза» – описывал Бенкендорфа современник.

Добрые голубые глаза начальника тайной полиции теперь следили за всем. Случилось невиданное: государь разрешил Бенкендорфу сделать замечание любимому брату царя, великому князю Михаилу Павловичу, за его опасные каламбуры. И обожавший острить великий князь пребывал в бессильной ярости.

Служба в тайной полиции считалась в России весьма предосудительной. Но Николай заставил служить в Третьем отделении лучшие фамилии. И чтобы голубой мундир жандармов стал почетным в обществе, он часто сажал графа Бенкендорфа в свою коляску во время прогулок по городу. С каждым годом Николай «с немецкой выдержкой и аккуратностью затягивал петлю Третьего отделения на шее России», – писал Герцен. Вся литература была отдана под крыло тайной полиции. Царь знал: с острых слов начинались мятежи в Европе.

Николай запретил литераторам не только ругать правительство, но даже хвалить его. Как он сам говорил: «Я раз и навсегда отучил их вмешиваться в мою работу».

Был принят беспощадный цензурный устав. Все, что имело тень «двоякого смысла» или могло ослабить чувство «преданности и добровольного повиновения» высшей власти и законам, безжалостно изгонялось из печати. Места, зачеркнутые цензурой, запрещено было заменять точками, чтобы читатель «не впал в соблазн размышлять о возможном содержании запрещенного места».

В сознание русских литераторов навсегда вводилась ответственность за печатное слово. Причем эта ответственность была не перед Богом, не пред совестью, но перед императором и государством. Право автора на личное мнение, отличное от государева, объявлялось «дикостью и преступлением».

И постепенно русские литераторы перестали представлять себе литературу без цензуры. Великий страдалец от цензуры, свободолюбец Пушкин искренне писал:

…Не хочу прельщенный мыслью ложной

Цензуру поносить хулой неосторожной.

Что можно Лондону, то рано для Москвы.

Последняя строчка стала почти пословицей… Цензорами работали знаменитые литераторы – великий поэт Тютчев, писатели Аксаков, Сенковский и другие.

Бенкендорф, не отличавшийся любовью к словесности, должен был теперь много читать. Печальное, помятое, усталое лицо пожилого прибалтийского немца склонялось над ненавистными ему рукописями. Сочинения литераторов читал и сам царь.

Царь и глава Третьего отделения становятся верховными цензорами.

Друг государя

О Третьем отделении начинают ходить страшноватые легенды. Утверждали, что в здании на Фонтанке, где оно размещалось, заботливо сохранялась «комната Шешковского» – с удивительным устройством пола.

Шешковский во времена Екатерины Великой был негласным главой тайной полиции. Императрица, переписывавшаяся с Вольтером, отменила пытки, но кнут существовал. И Шешковский нашел ему самое поучительное применение.

Уличенного в вольномыслии дворянина вызывали к сему господину. Шешковский встречал его с превеликим дружелюбием. Сажал в кресло, немного журил за содеянное. Вызванный уже считал, что все счастливо обошлось… Как вдруг Шешковский отворачивался к иконам, висевшим во множестве в его кабинете, и начинал усердно, в голос молиться. И тотчас пол под проштрафимся господином стремительно опускался. И филейная часть несчастного поступала в полную власть людей с розгами, находившими под полом… Проворные руки спускали штаны, и дворянина, как жалкого раба, пребольно, долго пороли – до крови на заднице. Несчастный кричал от боли, проклинал Шешковского, но палач продолжал преспокойно молиться. После чего те же руки надевали на несчастного штаны, заботливо оправляли платье, и стул с высеченным поднимался. И Шешковский, как ни в чем не бывало, оборачивался и ласково продолжал беседу…

Причем этим дело не кончалось. Вскоре о случае (Шешковский продолжал заботиться!) узнавали в полку. Выпоротый и, значит, по кодексу дворянской чести, обесчещенный дворянин вынужден был уходить в отставку.

Бенкендорф немного играл в знаменитого Шешковского, когда, глядя своими добрыми глазами, ласково… и беспощадно допрашивал провинившегося.

Как повелось в России, не смея осуждать царя, осуждали холопа. Все были уверены, что беспримерное могущество тайной полиции создал сам Бенкендорф.

И периодически в обществе возникал счастливый слух, что «палач мысли» Бенкендорф, наконец-то, попал в немилость, и Государь его убирает.

Так, после гибели на дуэли нашего великого поэта в обществе упорно говорили, что государь весьма гневается. И оттого, что Бенкендорф не сумел предотвратить дуэль, погубившую гения русской литературы, отставка его решена.

Самое смешное – слуху, видно, поверил и сам всеведающий глава Третьего отделения. И, как положено чиновнику в России во время государевой немилости, Бенкендорф тотчас «тяжело заболел». Общество злорадствовало.

И тогда… сам государь навестил «тяжело больного»! Тотчас в доме Бенкендорфа началось столпотворение. Все те, кто еще вчера радостно кляли графа, бросились засвидетельствовать свое участие. Сотни визитных карточек были оставлены в приемной.