Убийство Халланда - [2]

Однако я знала: сентиментальничать без толку. Она меня презирала, и сама я тоже себя презирала, когда над этим раздумывала, поэтому раздумывала я над этим крайне редко. Между прочим, я почти перестала пить вскоре после того, как от них переехала, во всяком случае напиваться. Ведь когда я сидела обливалась пьяными слезами из-за Эбби, сквозь винные пары я ощущала неудовольствие Халланда, неудовольствие тем, что я думаю уже не только о нем, единственном, а постоянно вспоминаю свою дочь. И тогда я приняла решение: с меня хватит одного стакана пива, одного бокала вина. Он против этого не возражал, лишь бы я была всецело поглощена им, а так оно и было. Ему не требовалось произносить это вслух, я улавливала малейшие сигналы. К тому же, не будь я всецело поглощена им, все бы оказалось напрасно. Совершенно напрасно.

Я оцепенела. Я стояла чуть поодаль и смотрела на грузное тело Халланда, его лицо на фоне булыжников, один глаз был полуоткрыт, на крупный рот с узкими губами, зачесанные назад седые волосы, черный галстук, белую рубашку с кровавым пятном. Солидность.

Эбби, подумала я.

Булыжники блестели, они были мокрые, рассветало. Обычно пустынная, площадь теперь кишела людьми, на плетях, вьющихся по желтым и беленым стенам, уже расцветали розы.

Кто-то сказал: «Это ее муж», раздвинувшись, мне освободили проход, но увиденного с меня было достаточно. Я чувствовала на себе пристальные взгляды. Нечто в глубине сознания предлагало мне упасть на его тело и зарыдать в голос, но все было очень смутно и нереально и не прояснилось бы оттого, что я бы ударилась в театральщину. Я попятилась — и в конце концов повернула обратно к дому, ноги были как лед. Входная дверь все еще была настежь, едва я взялась за ручку, как меня стало трясти. Захлопнув за собой дверь, я осела на пол в прихожей и, скорчившись, разрыдалась. Но в мыслях у меня было не «Халланд, о, Халланд!», а опять, как только что на площади: «Эбби! Я позвоню Эбби!»

2

Отец встревожился. Прищурил глаза. Близорукость? Нет, так глядел Вильгельм Телль, натягивая лук и целясь под яблоню, где стоял его сын.

Хюго Клаус[3]

«Горе Бельгии»

Я прекрасно слышала, что по ту сторону двери царит суматоха, но меня это как-то не трогало. Поднявшись с пола, я направилась к телефону, который стоял у меня на письменном столе. Номер моей матери был занесен в память, хотя я звонила ей крайне редко. Зато я была предупреждена, когда звонила она, что бывало столь же редко. Она удивилась, отчасти и потому, что я разбудила ее в такую рань. И тут же спросила:

— Что-нибудь случилось?

Я запнулась. И не стала отвечать на ее вопрос.

— Мама! — сказала я. — Ты должна дать мне телефон Эбби. Мне нужно с ней поговорить, это очень важно!

— Конечно важно, — сказала она. — Причем с тех самых пор, как ты бросила ее на произвол судьбы. Но почему именно сейчас и посреди ночи?

— Никакое не посреди ночи! Я давно уже на ногах! Так ты дашь мне ее номер?

Она была все еще в постели, до меня доносилось шуршание перин.

— Это нежелательно, — сказала она. — Но я обещаю, что позвоню ей, когда окончательно открою глаза, и все передам. Может, она тебе и позвонит!

— Да не будет она мне звонить! — возразила я в отчаянии.

— Теперь вот что… — Судя по голосу, она начала просыпаться. — Я уже с неделю собираюсь тебе позвонить, потому что с тобой хочет поговорить кто-то другой.

— Кто?

— Дедушка.

— Дедушка хочет со мной поговорить? — У меня забилось сердце, стук его отдавался в ушах. — Почему? Я хотела сказать: почему же он тогда не позвонил?

— Он хочет, чтоб ты его навестила.

— Да? Почему же ты сразу не сказала, а ждала целую неделю? Это же важно!

— Ты думаешь поехать навестить его? — спросила она.

— Ну конечно! А как, по-твоему? Я не видела его много лет, конечно же я хочу его навестить. А почему он вдруг захотел со мной поговорить?

— Он болен.

Она замолчала. Я тоже.

— Ты меня слушаешь? — спросила она.

— Да, — ответила я. — Скажи, он очень болен?

— Он лежит в больнице в Рединге, он скоро умрет.

— Как — умрет? — Я возвысила голос и часто задышала, и тут позвонили в дверь.

— К тебе гости, — сказала мать.

— Нет, — ответила я.

— Я же слышу, звонят в дверь.

— Да. Я тебе скоро перезвоню. — Я положила трубку.

Дедушка. Я сидела, уставясь на телефон и письменный стол. Потом открыла крышку компьютера и уже собралась его включить, как в дверь опять позвонили.

На пороге стоял высокий темноволосый мужчина, он сказал, что он из полиции. Из-за его спины появился еще один, постарше, они печально мне покивали. Они хотели бы войти.

— Я еще даже не оделась, — сказала я, не трогаясь с места. — И не позавтракала.

— Давай я сварю тебе кофе, пока ты оденешься? — предложил высокий. — Или чай. Будешь чай?

Я показала на дверь, ведущую из гостиной в кухню, а сама пошла и закрылась в спальне. Убрав с кровати мокрое полотенце, я присела на краешке, поглядела на телефон, который висел на стене, и нажала «5», «быстрый» номер матери.

— Как, уже? — отозвалась она.

— Что с дедушкой? — спросила я.

— Ну-у… ему девяносто шесть, у него рак желудка, он очень плох, но хочет тебя повидать.

— Почему ты не сообщила сразу? Не позвони я тебе сегодня, ты бы мне так ничего и не сказала?