Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года) - [4]

Потому, что для кого это новость? Кто не знает, что вовсе не впервые применяются эти приемы? Разве не всегда так поступают в сыскных отделениях? Вспомните, когда спросили на суде одного из свидетелей: "если вам грозили, если вас запугивали, почему вы не жаловались?" - он отвечал - "кому жаловаться? пожалуешься околоточному, даст в ухо и только". Вот что называется на обывательском языке: "ответственность должностных лиц по начальству".

И такая уверенность в этом, такое спокойное и покорное отношение к этому, это безмолвное подчинение преступлению, разве оно было бы возможно, если бы, в наших сыскных отделениях, в нашей полиции были другие порядки, если бы их только впервые применили в деле Ющинского? Увы, это картина привычная. И она объясняется одинаково и неуважением к человеку, и самомнением. Когда {14} на Луку Приходько улик вовсе не было, а было одно только подозрение, то сыскную полицию все-таки малейшее возражение против ее предположения приводит в негодование. Когда им говорят, что они ошибаются, они смело говорят, что это ложь. Как с ними смеют спорить, как смеют думать, что они ошибаются!

Это простейшие приемы нашего сыска. Горе нам, что они существуют, слава Богу, если этот процесс послужит нам на пользу, если он вызовет не только минутное негодование прокурора, если навсегда будут осуждены такие приемы. Но видеть в этом что-то особенное, чего в других делах не встречалось, видеть в этом следы еврейской руки - значит быть лучшего мнения о наших обыкновенных порядках, чем они этого стоят; и если прокурор будет так думать, он этого зла не уничтожит.

Но у обвинителей есть другой козырь; в деле Ющинского проявилась не одна беспомощность и неумелость наших официальных расследователей; в нем было то, о чем говорил прокурор, но чего обыкновенно не бывает, - были добровольцы, частные, сыщики, расследователи по собственному почину. Это вещь необычная, об ней надо поговорить, и они, эти добровольные сыщики, сыграли в этом деле свою роль, злополучную роль. Мы тут с прокурором будем во многом согласны. Да, эти добровольцы появились с разных сторон, и когда я видел их, то мне было и больно, и обидно. Вот один из таких добровольцев расследователей - репортер Барщевский, тот самый Барщевский, который 22 марта явился к следователю и дал ему показание, будто мать Андрюши Ющинского в чем-то виновата, потому что она не плакала, когда явилась к ним в редакцию. Когда я смотрел на этого господина Барщевского, мне было так же неприятно смотреть на него, как, вероятно, и прокурору. Я тоже {15} думал: "Вот человек, который воображает, что мать должна плакать у него на глазах, который удивляется, если мать пришла и не плачет, который не умеет молчаливого горя отличить от показного". Мать не плачет в приемной редакции, не изливает своего горя ему, г. Барщевскому, и этого для него уже достаточно, чтобы бежать к следователю, чтобы решиться заявить на родную мать подозрение.

Когда прокурор говорил, что это подозрение дорого стоило Приходько, потому что из-за этого подозрения их держали под арестом, из-за него им грозили, он был прав, но, гг. судьи, тут, как и везде, нужно быть справедливым. Это грустно, что было так сделано, но когда и в этом видят какую-то планомерность, когда вам теперь говорят, смотрите, как еврей Барщевский действовал в пользу евреев, смотрите, когда еще он начал отводить от них подозрения, тогда приходится, сказать: это неправда, это опять ночные страхи! Это кошмар, который пропадет, как только вы на него посмотрите днем.

Ведь в этот момент, двадцать второго марта, никакого подозрения ни на Бейлиса, ни на евреев и не было вовсе. Было загадочное убийство и только. Отводить кому-нибудь глаза и заметать следы было бы бесполезно, но было бы не только бесполезно, но и очень глупо, потому что показания Барщевского будут все равно проверяться. Пусть он бросил подозрение на Приходько. Сыскная полиция могла поверить ему и арестовать Приходько. Она могла поступить в этом случае, как всегда поступает, - держать под арестом, грозить, обманывать, уговаривать. Это большое горе для них, но ведь этим все и окончилось. Ведь Луку Приходько и его родных на суд из-за этого бы не поставили, а если бы и поставили, то был бы скандал, неправда бы обнаружилась. Это само могло бы создать подозрение, {16} и отводить глаза таким способом, когда еще никакого предположения на евреев не было, отводить глаза на заведомо невиновных, - ведь это был бы простой и глупый прием.

А здесь говорят все время, что еврейство организовано и действует планомерно. И вдруг с первого шага такая нелепость! Почему г. прокурор этому верит, а не хочет верить в то, что на самом деле так ясно и просто? Показание Барщевского на Приходько вовсе не тонкий шаг со стороны еврейства, а очень глупый и бестактный шаг со стороны газетного репоpmepa.

Газетный репортаж имеет свои дурные стороны: он живет сенсацией, - тот, кто раньше разблаговестит про преступление, заработает деньги, и, что важнее денег, - создаст себе славу. Репортеры и кидаются на всякую новость, любят примазаться ко всякому громкому делу, им приятно и лестно, что они первые об этом сказали, что именно они догадались. Об этом будут писать, о них будут говорить, они могут стать персоной. Эту суетливость мелкого газетного репортера, человека, который с таким пустяком побежал к судебному следователю, нужно строго осудить, разбранить. Но прокурору этого недостаточно, и глупый и противный поступок Барщевского изображается уже как обдуманное действие целого плана, как доказательство против еврейства.