Убийства мальчиков-посыльных - [32]

В тот момент мне казалось, что от страсти и ревности я задохнусь. Слава богу, рядом был Человек в Медвежьей Шапке с его мерзкими манерами, которые так выводили меня из себя. Слава богу, он был рядом.

— Мне пришлось уйти с работы, — сообщил он. — Теперь волей-неволей придется продолжать академическую карьеру. Я во-возвращаюсь в Университет. Что скажете? Неплохо?

— Вас что, с работы выгнали? — удивился я.

— В каком-то смысле, да, — сказал он и вновь разразился хохотом. — Вынудили уйти. Я рассказывал, что приключилось со мной во время командировки? Так вот, именно из-за того, что произошло на той выставке…

Он не договорил и вновь затрясся в хохоте, одной рукой вытирая слезы, а другой — держась за живот.

Отвратительные тучи, от которых на душе моей было так мрачно, внезапно рассеялись. Я вспомнил свой сон. Эсме наверняка прокляли. Она не такая, как все, — очень красивая и несчастная. Вдруг на меня нахлынула необъятная любовь и сострадание к ней. Как бы я хотел быть знакомым с той маленькой девочкой из сна! В детстве любить людей куда проще. Проще ли? Не знаю. Я знал одно: Эсме не шла у меня из головы.

— По-пойду я уже, — выговорил мой гость.

— Опять мама?

— Не-е. Сегодня я никуда не тороплюсь. Просто хочу вовремя уйти.

— Счастливо. Берегите себя.

Он встал — и тут же согнулся в три погибели от смеха.

— В-в-вы так смешно разговариваете! Мне очень весело с вами.

— Мне тоже.

Трясясь от хохота, он вышел на лестницу. Он так хохотал, что мне показалось, будто от его хохота трясутся стены.

* * *

Когда Человек в Медвежьей Шапке ушел, я почувствовал, что больше не в состоянии сдерживаться. Это, безусловно, было отголоском моего нетерпения, как нетерпеливая птица хлопает крыльями, мечтая поскорее взвиться в небо. Я решил, что дольше так сидеть не смогу, вскочил из-за стола и, схватив макинтош, помчался прочь, бродить по извилистым городским улицам. Вечером я вернулся домой, и в глазах Ванга Ю, встречавшего меня на пороге, прочитал: мама вернулась с дачи.

— Ваша драгоценная матушка приготовила вам прекрасный обед, — сообщил он. — Оставила записку и легла спать. Она так устала, так устала…

Я невольно пытался разглядеть следы зубов на дверной ручке — те самые, которые, по словам дедушки, невозможно было ни закрасить, ни замазать. Драгоценная мамочка, вернувшись с дачи, взялась за готовку и так умаялась, что упала спать. Обычно она спала крепко, как заигравшийся ребенок, что казалось Вангу Ю прекраснейшей вещью на свете. Что бы ни делала матушка, все для него было прекрасным. Вот какая любовь! Страстная любовь. Такая сильная! И такая трудная!

На столе из красного дерева, стоявшем в центре моей комнаты, лежала ее записка. Неразборчивым, коряво-торопливым почерком, который мало кто умел читать, мама писала:

Я наготовила тебе всякой вкусной еды. Садись, поешь на здоровье. Устала так, что не передать, и ложусь спать.

Скучаю, твоя мама.

Почему-то мне не захотелось есть «всякую вкусную еду» драгоценной мамочки под пристальным сияющим взглядом Ванга Ю — сияющим от любви и того, что объект обожания снова рядом. Сделав бутерброд с курицей, я поднялся к себе. Я чувствовал, что дело близится к концу, что убийства мальчиков-посыльных будут раскрыты совсем скоро, а точнее, дело решится само собой. Но чувство это было не приятным и успокаивающим, а, наоборот, я сделался из-за него вялым и расстроенным. Наверное, потому, что Эсме так и не пришла! Больше всего на свете я не люблю, когда мое счастье начинает зависеть от кого-то другого. Именно это многие годы терзало Ванга Ю. Лично мне жутко скучно часами размышлять о любви. Я решил почитать сказки Андерсена.

Усевшись было в кресло с бордовой, расшитой розами обивкой, я взял в руки книгу, но тут в дверь постучали. Вошел Ванг Ю. Было видно, что он расстроен.

— Опять посыльный, — сообщил он. — Принес очень важное известие.

— Я сейчас спущусь, Ванг Ю, — сказал я. — Передай, чтобы он подождал.

Натянув свитер, я прихватил макинтош; без сомнения, меня должны были куда-то позвать. В ту ночь меня просто обязаны были куда-то позвать.

Даже пришедший за мной посыльный пребывал в панике. Все посыльные как-то странно изменились: теперь они не скрывали своих эмоций — радость, гнев или беспокойство. Надо полагать, они впервые начали их испытывать. Мой дорогой дедушка однажды написал в каком-то письме: «Нет чувства, которое нельзя было бы скрыть, скрыть можно только бесчувственность. Что может быть легче — прятать то, чего не существует?»

— Меня отправил мсье Жакоб, — произнес посыльный. — Он просит вас немедленно прийти к нему в магазин.

— Уже иду, — сказал я. — Вот видишь, я уже макинтош захватил.

— Пожалуйста, поторопитесь, сударь, — попросил он.

— Что случилось, мальчик?

— Ничего не случилось, ничего, — ответил он. И выбежал на улицу.

«Надо же, — подумал я. — Впервые вижу посыльного, который убегает, не сказав обычных слов вежливости, не пожелав хорошего вечера или чего-то подобного». С посыльными явно было что-то не так. Что-то такое, о чем никто не догадывался, не мог и не пытался понять.

Я быстро зашагал по извилистым улицам. Когда я поравнялся с лавкой мсье Жакоба, то едва не задыхался. Мсье Жакоб сидел в кресле-качалке, стоявшей в дальней части магазина, и выглядел страшно растерянным.