Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - [88]

Любопытное совпадение у масонов и Троцкого по отношению к войне. Кстати, социал-демократическая фракция «объединенных социал-интернационалистов», которую последний представлял в Комитете, уже своим туманным названием созвучна с идеями масонства. Тот же Гальперн вспоминал:

«Несколько раз Верховный Совет обсуждал вопрос о войне, и большинство склонялось к мысли о необходимости форсировать заключение мира. Я был решительным сторонником активных шагов в этом направлении и помню, что в период споров о стокгольмской конференции я читал на эту тему доклад в редакции „Дней“; по моим же настояниям и в кадетских кругах ставился этот вопрос. Я считал тогда, что воевать мы не можем — об этом говорили все доклады с фронтов;[188] а потому необходимо убедить союзников,[189] если они не согласятся на общие переговоры».[190]

Следует назвать еще одного масона — Луначарского, который, по его словам, настолько сблизился с Троцким в годы войны, что считал того «ближайшим товарищем». Он не только входил во фракцию, где членствовал Троцкий, но так же, как и последний, имел возможность присутствовать на заседаниях Исполнительного Комитета. Правда, Луначарский именовал политическую организацию, к которой принадлежал, «междурайонным комитетом социал-демократической партии», но с той же настойчивостью, что и Троцкий, отмежевывал ее от большевиков. О близости Троцкого и Луначарского в то время говорят и некоторые выдержки из показаний последнего в июле 1917 года[191] в отношении Парвуса: «Гельфанда встречал в Петрограде в 1906 году, в короткий промежуток, когда он был председателем Совета Депутатов. Троцкий, бывший близким товарищем Гельфанда, после его обращения в германофильство не только порвал с ним личные отношения, но и настаивал на прекращении с ним всякой связи, на бойкоте его. В этом я деятельно поддерживал его».[192] Сам же Троцкий показывал следующее: «О моем отношении к Парвусу, с которым я в 1904–1909 годах был связан единством революционной позиции и работы, могу сообщить нижеследующее. Как только телеграф принес в Париж весть в начале войны о германофильских выступлениях Парвуса на Балканском полуострове, я выступил в „Нашем слове“ со статьей, в которой заклеймил лакейскую роль Парвуса по отношению к германскому империализму и объявил Парвуса мертвецом для дела социализма. Вместе с тем я дважды призывал в печати всех товарищей отказаться от поддержки каких бы то ни было общественных мероприятий Парвуса».[193]

Подозревать Троцкого если не в принадлежности к масонству, то в определенных, подобно Плеханову, контактах с его деятелями можно и потому, что Временное правительство, насквозь проникнутое масонским влиянием, не дало повеления (или разрешения) на привлечение его к ответственности до упомянутого заявления Троцкого. А ведь за ним числилось «грехов», в том числе и в связи с июльскими событиями, а также со «шпионажем в пользу Германии», не меньше, чем у Ленина или какого-нибудь другого большевика. Нельзя также отрицать возможности и того, что его заявление было написано тоже по подсказке (или просьбе, учитывая амбицию «социал-интернационалиста»), скажем, Скобелева или другого масонствующе-го лица, чтобы упредить принудительный вызов на следствие и суд, как это получилось с Лениным, Зиновьевым, Семашко.

В воспоминаниях Гальперна имеется известие о реакции масонов на преследование большевиков со стороны Временного правительства. По этому поводу даже состоялось специальное собрание масонского Верховного Совета в июле 1917 года. Критике подвергся тогдашний министр юстиции Переверзев, по требованию которого прокурор Петроградской судебной палаты Карчевский подготовил для печати «следственный материал об измене большевиков» (факт подготовки такого материала подтвердил в беседе с Соколовым и Керенский). Но Верховный Совет все же одобрил «с оговорками» действия Переверзева. Ну и как бы он мог не одобрить, если Переверзев действовал по указанию Керенского, ну а собрание проходило при участии председателя Исполнительного Комитета другого совета, депутатского, — Чхеидзе. Так что все участники «июльского вооруженного выступления» и все «немецкие шпионы» с одобрения Временного правительства, масонского Верховного Совета и Совета рабочих и солдатских депутатов привлекались к судебной ответственности. Все — за исключением Троцкого! К чему бы это исключение?..

Ну а о чем говорил Троцкий на допросе? Его показания довольно интересны даже уже тем, что они — редкий исторический документ. Кроме того, в них довольно явственно проявляется известная двойственная натура Троцкого. В заявлении и даже на допросе, когда речь шла об околообвинительных деталях, Троцкий тверд, непреклонен, убедителен. Но лишь только речь зашла о «вещественных доказательствах», найденных якобы контрразведкой в доме Кшесинской и изобличающих большевиков, тон Троцкого тут же меняется. Он делает заявление об отношении «его партии» к этому дому, а значит, и к большевикам, которое почти что напрочь отметает все предыдущие рассуждения о разделении позиций последних. Когда же ему удается (предположительно, конечно) убедить следователя, тон его снова становится воинствующим и уверенным. Впрочем, предоставляю читателю, который, возможно, и не согласится с моими подозрениями, самому в том убедиться. Привожу показания Троцкого от 24 июля 1917 года, исключив те места, на которые уже ссылался: