Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - [2]
А не потому ли без особых пререканий, а быть может, даже с облегчением сделал это, что соглашался на царствование под страхом смерти за отказ со стороны тех же тайных сил?
Это предположение, которое я уже высказывал в печати более десяти лет назад,[2] стоит того, чтобы на нем остановиться более подробно. Оно, будь более доказательным, смогло бы убедительнее объяснить сравнительную легкость, по крайней мере внешнюю, с которой Николай II отрекся от престола, обеспечив тем самым успех Февральской революции в целом.
Итак, 23 октября 1890 года двадцатидвухлетний цесаревич Николай Александрович отправился в длительное морское плавание с посещением Египта, Индии, Японии. Отправился он из Санкт-Петербурга в дурном расположении духа, поскольку эта поездка была принудительной: Александр III отправлял непутевого и шалопутного сына-наследника подальше от столичной богемы, цепко втянувшей склонного к кутежам и разврату, податливого на всевозможный соблазн цесаревича в свои театральные и затеатральные оргии. Дневник Николая того времени пестрит короткими записями о том, как он «хлыщил по набережной», веселился на катке, посещал спектакли и вечеринки, засиживался допоздна в загульных компаниях, откуда его приносили домой на руках. Поначалу это были большей частью мальчишники, вызванные, по утверждению Ф.А. Головина,[3] нездоровой однополой страстью, которую Александр III пытался лечить связью сына с балериной Кшесинской.[4] Податливый на увлечения Николай влюбился в танцовщицу. Но прошло не так уж много времени, и он еще более страстно увлекся смазливой еврейкой, заявив однажды, к ужасу родителей, о желании жениться на неожиданной избраннице. Вот тогда-то царь-батюшка и решил отослать шалопута-цесаревича с глаз долой да подальше от столичных соблазнов.
Была еще одна причина путешествия, тоже связанная с женской проблемой, а точнее, с закулисными дворцовыми распрями европейского значения. За «обладание» наследником российского престола, а значит, и за влияние на политику России схватились германская и французская партии. Последнюю поддерживали царь и частично царица. Вот почему ими была отвергнута в то время Гессен-Дармштадтская принцесса и сделан выбор в пользу дочери Людовика-Филиппа-Альбера, графа Парижского. Но поскольку наследник склонялся в сторону германской партии, отец решил его отдалить от излишнего «немецкого влияния».
Александр III просчитался: длинная рука Вильгельма II, уже два года пребывавшего на престоле и желавшего видеть поскорее у власти в России Николая совместно с кузиной Алике Гессенской, достала цесаревича и в его кругосветной отцовой ссылке. Из длительной поездки Николай возвратился еще более прогермански настроенным, чем раньше. День ото дня он все более настойчиво говорит о своем обязательном соединении в браке с немецкой принцессой. И в этом упорстве сквозят отчаяние, какой-то внутренний надлом, непонятная окружающим боязнь перед несговорчивостью отца.
Дневник Николая красноречиво передает его внутренние переживания той поры. «Не могу сказать, чтобы сожалели, что 1891 год кончился: он был положительно роковым для всего нашего семейства», — отметил он в преддверии очередного года. Внешне это ощущение он связывал со смертью близких родственников, не доверяя бумаге потаенные переживания. И все же нет-нет да и проскакивали истинные опасения за продолжение жуткого «объяснения» в японском городке Оцу (Отсу). Вот почему, по всей видимости, он и считал, что «1891 год — год самых тяжелых испытаний для оставшихся в живых». На словах тяжело переживая смерть близких родственников, он, когда отец пожелал послать его на похороны английского кузена, всячески стал отказываться от этой поездки. А 5 января 1892 года с облегчением и не свойственной ему откровенностью записал: «В 8 часов обедали т. Михен, д. Владимир и д. Алексей. Последнего, а не меня, посылают в Англию на похороны бедного Эдди. Я очень этого побаивался!»
Спустя год тяжело заболел Александр III. Могучий организм одолел внезапную болезнь, и окружающие о ней как будто забыли. Но наследник заторопился со сватовством особенно неистово, словно предчувствуя скорую отцову смерть. А со свадьбой — совсем, казалось, потерял голову. Сумел убедить, очевидно, и мать в том, что его женитьба должна состояться даже раньше похорон отца. Неизвестно, какие аргументы он приводил матери, но в дневнике по этому поводу сделал в октябре 1894 года такую, тоже не свойственную его скрытному характеру запись: «22 октября. Суббота. Вчера вечером пришлось перенести тело дорогого Папа вниз, потому что, к сожалению, оно быстро начало разлагаться… Слава Богу, милая Мама совсем спокойна и геройски переносит свое горе! Только и делал, что отписывался от туч телеграмм. Происходило брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу. Мама, некоторые другие и я находим, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа под крышей дома; а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере, после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!..»
