Убийцы и маньяки - [45]

Он между тем, сняв плащ, следил за движениями Тани. А она, ощутив непонятное беспокойство, стала уходить. Нагнулась зачем-то, замешкавшись на миг, и Лаврентьев, не сводивший с нее взгляда, увидел голую ножку ребенка. Он почувствовал возбуждение, потому что вид детской ножки всегда действовал на него таким образом.

«Вы хотели с ней совершить половой акт?» — спрашивали его на допросе. «Да, я хотел, — отвечал он. — Но когда я начинаю волноваться, у меня уже всякое возбуждение пропадает… Я потащил ее в ванную, она начала было кричать… В это время я совершенно не сознавал, что делаю. У меня уже и желание отпало… Я сам не знаю, почему стал укладывать ее в ванну. Она билась и не хотела укладываться». — «Почему билась?» — «Не знаю, боялась она или что… Только я этой рукой зажал ей рот, а этой рукой между ног… Когда она успокоилась, я отнял руки и увидел, что она не шевелится. Она была мертвая. Видимо, я совсем бессознательно рукой закрыл ей рот. Я ее прижал крепко. Немножко, с ложку, крови на дне ванны было. И вот так пальцы в крови. Меня поразила эта смерть…»

Дверь в ванную была открыта. В квартире стояла убийственная тишина. Горел свет. Лаврентьев еще раз посмотрел на девочку. Она лежала в том же положении. Он включил воду и пошел в кухню за ножом. Взял тот, которым обычно резал хлеб, и снова вернулся к своей жертве. Расчленил мертвое тело. Вымыл нож. Достал картонную коробку и сложил в нее отрезанную голову и ножку.

Почти неприкрытую коробку он вынес из подъезда. Были сумерки, «ни день, ни ночь», по словам Лаврентьева. По дороге ему никто не встретился.

«Глубокой ночи не было, — говорил на допросе Лаврентьев, — я шел в светлом часу. По-видимому, коробка стала тяжелее, и я устал. Рядом находилось временное строение, там станция перекачки, без двери, без всего… Там была яма. Блестела вода. В эту яму я опустил труп, ничем не закрыл его…»

Он вернулся домой и уложил в коробку то, что еще оставалось в ванне. Действовал словно в полусне. С одной стороны, он помнил какие-то подробности, а с другой — сознание отказывалось воспринимать содеянное. Был труп, который следовало убрать, а почему он там появился, Лаврентьеву было как бы неведомо.

На другой день он поехал к жене и сыну на дачу. Выглядел больным, разбитым. О происшедшем не обмолвился ни словом. Довериться он мог только Всевышнему и, стоя дома перед иконой Николая Чудотворца, молил о прощении.

«Только изверг мог совершить такое», — повторял Лаврентьев, когда его, в числе многих других, вызвали в милицию по факту убийства девочки. Позже, сталкиваясь на улице со знакомыми уже оперативниками, он протягивал для приветствия руку. Пока однажды эта рука не повисла в воздухе. Он не знал, что милицейское сито, старательно просеяв все лишнее, оставило на донышке лишь его одного.

— Следователь выписал постановление на арест, — рассказывает Фридрих Светлов, — и мы задумались, где задерживать преступника. Выводить его из подъезда в наручниках было опасно — не довезли бы до Петровки живым. Задержали в безлюдном месте, когда он шел после обеда на работу. Протянул мне руку, я резко сказал: «С убийцами не здороваюсь».

Через несколько дней Лаврентьев давал подробные показания. Он полностью признавал себя виновным в смерти Тани, хоть и говорил, что не хотел убивать ее. Все допросы его Фридрих Светлов записывал на магнитофон, хотя в то время полученные таким образом показания нельзя было приобщить к делу.

Близился день суда. Лаврентьев написал длинное письмо жене, суть которого сводилась к тому, что он не повинен в смерти ребенка, но вынужден принять на себя чужой тяжкий грех. Адвокат не передал письмо по назначению, а огласил его на суде, подвергнув тут же сомнению опыт и квалификацию эксперта. Суд отправил дело на доследование.

Из камеры Лаврентьев написал жалобу прокурору, будто бы к нему применялись недозволенные методы следствия, были угрозы расправиться с сыном. Дело дошло до министра внутренних дел. И тут помогли магнитофонные записи допросов, не содержавших угроз. А повторная комиссионная экспертиза подтвердила выводы, сделанные экспертом: именно ножом, изъятым у Лаврентьева, было расчленено тело Тани.

(Светлова Е. «Совершенно секретно», 1994, № 3 (58))

АЛЕКСЕЙ СУДАРУШКИН

Сударушкин не из разряда простых убийц, он был доктором медицинских наук, блестящим-детским врачом. Очередь на прием к нему растягивалась на год, родители больных детей на него просто молились. И Сударушкин этого заслуживал — он ставил на ноги совсем безнадежных.

Но был у него свой «бзик» — раз в полгода врач превращался в насильника-убийцу. Лечил детей и насиловал тоже детей. А потом убивал, наслаждаясь смертью ребенка.

Суд приговорил Сударушкина к высшей мере наказания. Незадолго до исполнения приговора журналисту удалось записать на магнитофон исповедь убийцы. Она поразительна не только фактами, но и попыткой осмыслить свои поступки, так сказать, философски, с точки зрения «высших сфер». Вот выдержки из этой исповеди в пересказе В. Логинова:

«После института поехал работать в Магадан… Там я сделал свою первую кандидатскую диссертацию. Вскрыл пятьсот детских трупиков и нашел закономерность. Теперь дети в Магадане не умирают от этой болезни. Но что я за это получил? Червонец прибавки к зарплате? Внутреннее удовлетворение? Нет его, как нет и благодарности людей. Им глубоко плевать на того, кто нашел метод.