Убийцы цветочной луны. Нефть. Деньги. Кровь - [50]

24 октября 1925 года, через три месяца после того, как Уайт принял дело, он отправил Гуверу телеграмму, в которой не мог скрыть торжества:

«Получено признание Берта Лоусона в том, что он подложил бомбу под дом Билла Смита, а подстрекателями и сообщниками были Эрнест Беркхарт и У. К. Хэйл»[429].

Гувер ликовал. Получив телеграмму, он незамедлительно отправил ответ: «Поздравляю!»[430]

Тем временем Комсток, который помогал следователям убедить свидетелей дать показания и в котором Уайт больше не сомневался, начал получать угрозы. Спал адвокат теперь в своем кабинете, в центре Похаски, не расставаясь все с тем же револьвером 44-го калибра модели «английский бульдог».

— Однажды, подойдя открыть окно, он обнаружил за занавеской динамитные шашки, — вспоминал родственник[431].

Их удалось обезвредить. Однако родственник добавлял:

— Хэйл со своей бандой были полны решимости его убить.

Кроме того, Уайта очень беспокоила судьба Молли Беркхарт. Хотя в донесениях говорилось, что она больна диабетом, его продолжали терзать подозрения. Хэйл нагромоздил гору трупов, преуспев в том, чтобы сделать женщину наследницей большей части семейного состояния. Однако план казался не доведенным до конца. Хэйл имел доступ к богатствам Молли через Эрнеста, однако племянник пока не контролировал их напрямую, и возможным это становилось только в том случае, если бы жена умерла и завещала состояние ему. Служанка в их доме рассказала агенту, как однажды вечером подвыпивший Эрнест пробормотал, что боится, как бы с Молли чего не приключилось. Казалось, он и сам напуган неизбежной развязкой задуманного плана.

Джон Рен, агент-индеец, недавно разговаривал со священником Молли. Тот сказал, что она перестала ходить в церковь и это на нее не похоже. До него доходили слухи, что члены семьи удерживают женщину насильно. Священник был явно встревожен своим нарушением неразглашения тайн прихожан, однако вскоре сообщил о полученном от Молли тайном послании: она боялась, что кто-то пытается ее отравить. Учитывая, что яд в виски был одним из самых вероятных методов убийства, священник в ответе предостерегал ее «ни в коем случае не пить ни капли спиртного»[432].

Однако, скорее всего, диабет Молли позволял вводить ей яд гораздо коварнее. Кое-какие городские врачи, в том числе братья Шоун, некоторое время уже делали Молли инъекции якобы инсулина. Однако ее состояние не только не улучшалось, а скорее ухудшилось. Должностные лица из Управления по делам индейцев также выражали обеспокоенность тем, что Молли, возможно, медленно травили. Чиновник министерства юстиции писал, что ее «болезнь очень подозрительна, если не сказать больше»[433]. «Срочно необходимо, — продолжал он, — доставить пациентку в какую-нибудь пользующуюся хорошей репутацией больницу для проведения диагностики и лечения без вмешательства ее мужа».

В конце декабря 1925 года Уайт понял, что больше ждать нельзя, хотя проверка деталей признательных показаний Лоусона была далека от завершения и оставались кое-какие противоречия. Лоусон не только не упоминал Кирби, но и настаивал, что во время взрыва Хэйл находился в Фэрфаксе, а не в Форт-Уэрте с Грэммером, как утверждал ряд свидетелей. Тем не менее Уайт срочно запросил ордера на арест Хэйла и Эрнеста Беркхарта за убийство Билла и Риты Смит и их служанки Нетти Брукшир. 4 января 1926 года ордера были получены. Поскольку сами агенты не имели права производить арест, они привлекли федеральных маршалов и других стражей порядка, включая шерифа Фриса, переизбранного после отстранения от должности.

Несколько сотрудников быстро обнаружили Эрнеста Беркхарта в его любимом заведении — бильярдной Фэрфакса — и доставили в тюрьму города Гатри, примерно в 80 милях к юго-западу от Похаски. Однако Хэйла найти не удалось. Агенту Рену стало известно, что тот заказал себе новый костюм и сказал, что намерен срочно уехать из города. Власти уже испугались, что главный подозреваемый скрылся, когда он внезапно вошел в кабинет шерифа Фриса. Вид у него был как для официального приема: в безупречно отутюженном костюме, отполированных до блеска туфлях, фетровой шляпе и пальто, на лацкане которого красовалась инкрустированная бриллиантами булавка масонской ложи.

— Я слышал, меня разыскивают, — сказал он и объяснил, что сам пришел сдаваться. — А потому посылать за мной ребят нет нужды[434].

Когда его привезли в тюрьму Гатри, его встречал там местный журналист. Глубоко посаженные глаза Хэйла горели, а двигался он, по словам репортера, «как дикий зверь в клетке»[435].

Журналист спросил его:

— Вам есть что сказать?

— Кто вы? — поинтересовался Хэйл, не привыкший, чтобы к нему приставали с расспросами.

— Газетчик.

— Я буду обсуждать свое дело не в газетах, а в окружном суде.

В надежде, что Хэйл хоть что-то о себе расскажет, журналист спросил:

— Сколько вам лет?

— Мне 51 год.

— Сколько вы уже живете в Оклахоме?

— Лет двадцать пять.

— Вы достаточно хорошо известны здесь, не так ли?

— Возможно.

— У вас много друзей?

— Надеюсь.

— Разве они не хотели бы услышать ваши слова, даже если вы просто заявите: «Я невиновен»?

— Я буду говорить о своем деле с судебной, а не с газетной трибуны. Не правда ли, сегодня холодный вечер?