Убийца с крестом - [21]
— Их называют окто... Как ты сказал?
— Окторун. Ну, как octo-pus, то есть осьми-ног, то есть с восемью ногами. А это негр на одну восьмую.
Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой — яростными движениями счищала лишний клей.
— Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?
— Очень.
— Так вот почему я напоминаю тебе ее.
— Именно поэтому, Кук. — Голд затянулся сигарой и улыбнулся.
— И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!
— Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.
— Эй, Джек Голд, — Куки пожала плечами, — это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!
Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица — в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.
— Она умерла.
Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».
— Что ж, рано или поздно все там будем, — сказала она с отсутствующим видом. — Или я не права, Джек Голд?
Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.
— Насколько я знаю, так оно и есть.
— Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!
Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.
— А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.
11.52 вечера
Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет-бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор — была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.
— Лупе, Лупе! Это я, Эстер!
Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».
— Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.
— Еще бы ей не просыпаться — у тебя ящик орет на всю катушку!
Лупе улыбнулась.
— Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает — никак не проходит.
— Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!
— Идем.
Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.
— Эй, а это кто еще? И где Мария? — спросила Эстер.
— "La Migra"[9], — печально ответила Лупе. — Она еще в центре города где-то работала, карманы пришивала. Представь: ночью пахала на тебя, днем — в центре, а иногда еще за детьми чужими присматривала. Зарабатывала как только могла. А сегодня они приехали и увезли двадцать три девушки.
— Какой ужас! Бедная Мария!
— Ну, она еще вернется. Ей нравится в Лос-Анджелесе. "Любая работа на свете хороша, если хочешь работать" — это ее любимая присказка.
— Работала она и впрямь отлично. — Эстер взглянула на новенькую, сидевшую по ту сторону от Лупе. — Надеюсь, что твоя подружка проявит хоть половину такого трудолюбия.
— Это моя кузина, Флоренсия, только что из Соноры приехала. Она будет работать что надо, обещаю тебе.
— Ну что ж, — сказала Эстер, виртуозно поворачивая налево в неуправляемом потоке несущихся машин. — Скажи ей, чтобы работала как надо и не вздумала воровать, тогда мы поладим распрекрасно. Переведи ей.
Лупе затараторила по-испански. Флоренсия заулыбалась, закивала и тихо ответила:
— Si. Voy a trabajar fuerte[10].
— Она говорит, что будет очень стараться и работать на тебя как следует, Эстер. Я говорила ей, что ты прекрасный босс. Она очень благодарна тебе за предоставленный шанс.
— Скажи ей, что наше дело идет в гору. Наши заказы растут каждый день. Так что если будет пошевеливаться, денежки у меня заработает — переведи!
Лупе перевела.
— Она говорит, что все понимает, Эстер. Она не подведет тебя.
— Хорошо. Виепо. — Эстер улыбнулась Флоренсии. — А сейчас давайте возьмем пончиков на ночь.
Четыре часа спустя они сидели на полу в офисе архитектора в Калвер-Сити, поедали пончики, французское печенье и запивали их тепловатой колой. Они успели помыть два зубных кабинета в Уилшир-Дистрикт, закуток писателя в Брентвуде, несколько офисов юристов и студию коммерческого художникам Санта-Монике.
Эстер запихнула в рот французское печенье, запила маленьким глотком колы. Не прожевав до конца, заговорила:
— После еды я возьмусь за пол в этом офисе и в холле: мы уже три недели как не натирали полы, и это видно. Вы отдрайте ванную и вытрите пыль с чертежного стола, договорились?
— Идет, — сказала Лупе.
Эстер наблюдала, как Флоренсия поедает пончик: та ела с преувеличенной жеманностью, довольно нелепой для столь крупной девицы. Большими, глыбообразными зубами она отхватывала маленькие кусочки. Когда она жевала, массивные челюсти едва шевелились. Ацтекское лицо девушки словно бы сошло с настенных фресок ист-сайдских подземных переходов, намалеванных художни-ком-чиканос.
