Убийца королевы - [13]

Я посмотрел на стоявшую за королевой женщину с каштановыми волосами. Поверх её длинной белой одежды была широкая розовая кружевная полоса, прикрывающая плечи. Рядом с ней стояли мужчина повыше и светловолосая женщина, оба в похожем одеянии, он — с золотистой кружевной полосой, она — с бледно-голубой.

— Простите мою наставницу, мастер Келлен, — сказала королева со странной смесью раскаяния и тревоги в голосе.

Я покачал головой.

— Господин Келлен, а не мастер.

Королева сощурилась.

— Вы не маг? Но эти символы на вашей шляпе, и татуировки на предплечьях… Я решила, что вы — джен-теп.

— От которого отреклись, ваше величество. Лёгкие разногласия с отцом.

— Могу я поинтересоваться природой этих разногласий?

Раздался кашель, и глаза королевы быстро обежали комнату, как будто она знала, о чём думают десятки собравшихся знатных людей. Предполагалось, что эта беседа будет чистой формальностью, предшествующей моему обезглавливанию, перед обедом.

— Небольшой вопрос мистической теологии, ваше величество. Мы поспорили из-за того, не был ли я на самом деле ребёнком демона, которого Чёрные Тени подбросили взамен его настоящего сына.

Строго говоря, произошло другое, но это было чуть менее унизительно, чем правда.

— Очень хорошо, — сказала королева, не обратив внимание на то, что я считал прекрасным юмором висельника. — Вас известили, и вы полностью понимаете, почему вы здесь, господин Келлен?

— Потому что я нарушил закон, ваше величество. О, и потому что сегодня моё восемнадцатилетие, что даёт право вынести мне смертный приговор здесь, среди вашего прекрасного, цивилизованного народа.

У неё был слегка удивлённый вид.

— Вы довольно молоды, чтобы вас казнили за измену, если не возражаете, что я так говорю.

— Вы чуточку молоды, чтобы посылать меня на смерть, если не возражаете, что я так говорю, — ответил я.

В комнате раздались смешки, и лицо королевы нерешительно дрогнуло. Она гадала — не потешаюсь ли я над ней. Королева или нет, она была одиннадцатилетней девочкой в комнате, полной взрослых… Ну, одиннадцатилетней девочкой, если вы не купились на дароменские громкие фразы о том, что их правительница — это реинкарнированная душа целого ряда предыдущих монархов, отчего её возраст становился эдак под две тысячи лет.

Харрекс снова ударил меня по затылку.

— Маршал, — сказал я, не оборачиваясь, — если вы будете и дальше продолжите гладить меня по головке, люди начнут думать, что вы ко мне неравнодушны.

Я услышал, как что-то острое выскользнуло из его ножен.

— Маршал, — мягко и спокойно упрекнула девочка, — зачем вы обнажили клинок перед своей королевой?

Это едва ли был вопрос. Она восстановила своё главенство в комнате, не топая ножками и не повышая голоса.

«Хорошая тактика», — подумал я.

Какое бы там оружие ни вытащил Харрекс, оно было быстро убрано.

— Простите, ваше величество. Я лишь стремился обеспечить вашу безопасность.

Напрашивалась дюжина логических ответов от «я знаю, что вы думаете только о моих интересах» до «парень стоит на коленях, в наручниках, которые нельзя снять, — вы что, идиот?». Королева ничего подобного не сказала. По сути, она долгое время вообще ничего не говорила.

— Господин Келлен, теперь мы продолжим, — в конце концов произнесла она. — Я спрашиваю ещё раз — сообщили ли вам, полностью ли вы осознаете, почему вы сегодня передо мной?

Вот оно, дароменское правосудие в действии. Дароменцы считают смертный приговор настолько гнусным и настолько попирающим общественное благо, что даже когда суд магистрата уже рассмотрел ваше дело, когда этот самый магистрат вместе со своим уважаемым Советом Девяти вынес решение, смертный приговор не может быть приведён в исполнение, пока сама королева не допросит подсудимого и не вынесет вердикт. И опять-таки, как и всё, что делают дароменцы, это выглядит очень цивилизованным — пока ты не догадаешься, что беседа с королевой занимает в среднем две минуты и ни один монарх никогда, ни разу за последние двести лет не отменял вердикт магистрата.

— Мне сообщили, и я понимаю, — ответил я вопреки всем ожиданиям.

В комнате стало тихо. Обычно обвиняемый или говорит, что ему ничего не сказали, или что он не понимает вердикт. Но это ни на что не влияет, потому что в подобном случае один из маршалов просто повторит вердикт, а потом тебя всё равно убьют. Мой план давал ненамного больше шансов, но его достоинство заключалось в его оригинальности.

Я понял, что меня собираются убить, что бы я ни сказал. Прямо здесь, перед королевой (потому что дароменское чувство справедливости конечно же требует, чтобы одиннадцатилетняя девочка, убивая кого-то, стала свидетельницей того, как это происходит). У меня не было никакого оружия, и, конечно, у меня отобрали футляры с порошками. Меня снова обыскали с ног до головы, как только мы прибыли, — по моему мнению, для таких предположительно приличных людей слишком тщательно обыскали. Но, убедившись, что мне не удалось пронести оружие, они не проверили ни мои пальцы, ни ногти. Последние три дня плена я заботился о том, чтобы ни к чему не прикасаться этими пальцами. Есть, пить и ходить в туалет — всё это намного труднее без помощи рук, уж поверьте.