Убийца - [12]

— Что ты называешь «другим», Эмма?

— Я ему нужна! Я слишком многое о нем знаю. А он — обо мне. Мы с ним будто друг у друга в плену, понимаешь?

— А можно узнать, что вас связывает?

— Нет!

Я не стал допытываться. В конце концов, это меня не касалось. В жизни нужно уметь не задавать лишних вопросов. К тому же — зачем мне знать ее прошлое? У каждого из нас оно свое, более или менее гнилое. Такое прошлое — плохой подарок любимому человеку…

Мне от нее нужно было не прошлое, о нет! Настоящее, а особенно — будущее: чтобы не бояться пресытиться настоящим, понимаете?

Мужики — все такие. Ни черта не соображают, ни в чем не знают меры. И всю жизнь бегут за морковкой, висящей на палке перед носом…

— Так ты что, собираешься вечно жить с этим типом?

Она вздохнула. Потом ее глаза вперились в мои.

Я видел только черные точки зрачков, которые маячили в полутьме, все расширяясь и расширяясь.

Медленно, разделяя слова и не сводя с меня глаз, она проговорила:

— Нет, не вечно. Никто не вечен, любимый. Никто. Даже ОН!

VII

Когда за окном забрезжил рассвет, все было решено… Мы придумали доморощенный план убийства Бауманна.

Я выдаю вам это вот так, сразу, и вы, наверное, скажете себе: «Да, эти времени зря не теряют!» А между тем все у нас решилось в разговоре само собой, и ни один, ни другой не выглядел организатором или руководителем.

Даже теперь, вспоминая ту ночь, я затрудняюсь сказать, кто из нас первым выразил мысль о том, что с Бауманном мог бы произойти несчастный случай. Погодите, что это я… Сама мысль, разумеется, принадлежала ЕЙ. Но вот мысль о том, что можно было бы воплотить ту, первую мысль… Пожалуй, она пришла к нам двоим одновременно. Ведь если спросить у двух прилежных первоклашек, сколько будет два плюс два, они вместе ответят «четыре», верно?

И мы ответили «четыре» на тот незаданный вопрос, который тяжелым грузом висел под потолком спальни.

И в наших головах слово «четыре» тоже писалось шестью буквами, только другими. Получалось — «смерть».

Мы продолжали толковать в этаких неопределенных выражениях и вдруг заметили, что говорим о Бауманне так, словно его уже не существует. Мы забили его насмерть глаголами в прошедшем времени, понимаете? Смешно, правда?

Когда мы это осознали, то некоторое время сидели с открытыми ртами, уставившись друг на друга, — однако!..

— Эмма?

— Да?

— Если бы ты вдруг осталась одна…

— Но ты ведь знаешь, что…

— Погоди, ты вот сказала, что никто не вечен. Ты не замечала, что мужчины обычно умирают первыми?

Помню, как в ее серо-голубых глазах забегали крохотные золотые искорки — как от тех зеркальных шаров, что висят в дискотеках.

Этот взгляд волновал меня сильнее, чем можно вообразить.

— Ну и что? — пролепетала она.

Поскольку здесь мы вступали на чертовски скользкую тропу, она спрятала голову у меня на плече. Разрешившись от бремени ее взгляда, я вновь обрел ясность ума, почувствовал себя сильнее, спокойнее. Любое дело казалось мне парой пустяков.

— Значит, говоришь, держит тебя этот тип? Тиранит? Так вот, меня он тоже держит. Но нельзя же вечно жить под угрозой…

— Вечно… — повторила она.

Голос ее звучал глуховато — из-за того, что лицо уткнулось мне в шею. Он словно доносился из темницы, близкий и одновременно далекий.

— Я знаю, что это слово тебя коробит. Но послушай, я ведь никогда не занимался мокрыми делами, я не убийца, а всего-навсего мелкий незаметный жулик… Видишь, я с тобой откровенен.

Я сделал паузу, ожидая, когда заговорит она. Но она хранила молчание. Наступила тишина, но не то чтобы полная: мои слова все еще звучали в ней, как звучит рояльный аккорд, когда держишь ногу на правой педали.

— Но зато, Эмма, я усвоил систему.

— Систему?

— Да, систему жизни. Жизнь принадлежит тем, кто умеет ею завладеть, А чтобы покрепче ухватить жизнь, нужно уметь распоряжаться смертью…

— Ты хорошо говоришь…

— Говорю, как умею.

— Значит, хорошо умеешь.

— Спасибо. Скажи-ка…

— Что?

— Что было бы, если бы ты вдруг стала свободной, если бы Бауманн вдруг отдал концы?

— Я взяла бы все деньги, которые мне причитаются — а причитается мне немало! И мы бы с тобой уехали.

— Куда же?

— Сначала — в Италию… А оттуда — в Южную Америку. Я так давно хочу прокатиться на лошади — и не в манеже Булонского леса, а по-настоящему!

Странно, что она заговорила именно об Америке. Я как раз тоже думал о ней. И тоже, конечно, не о Северной, а о той, где лепечут по-испански, где ночью танцуют самбу, а днем жарит солнце. Чего-чего, а солнца там больше, чем нужно! В нем купаются, им объедаются, напиваются допьяна…

Я воображал Эмму в костюме амазонки, скачущей на вороном жеребце мимо гигантских кактусов, как мистер Гэри Купер в ковбойских фильмах…

Это была радужная перспектива — особенно если бы в этой картинке нашлось место и для меня!

— Знаешь, Эмма, ради такого я, пожалуй, могу пойти на большое дело…

— Что ты называешь большим делом?

— Сама знаешь…

Да, она знала. Она не стала развивать эту тему.

— Ну… а потом?

Вот так, слово за слово, мы и состряпали сценарий, от которого пришел бы в восторг сам папаша Хичкок.

В каком-то смысле план был прост. Каждую неделю Бауманн ездил по делам в Руан. Эмма не уточнила, что у него там за дела. Хотя она и решилась на крайнюю меру, но все же обходила деятельность своего друга молчанием. Это мне даже нравилось: это доказывало, что Эмма — женщина серьезная и умеет держать язык за зубами даже в самых нестандартных ситуациях.