Убить зверя - [49]

Беглые зэки в первое мгновение не поняли, что за ревущее страшилище обрушило свою грузную тушу на их шалаш. А когда сообразили, то было поздно – мстительная медведица сгребла в свои титанические объятия первого попавшегося. Им оказался худосочный Зяма.

Малеванный, несмотря на свои уже немалые годы, опомнился быстрее, чем молодой Чагирь, который от неожиданности сначала упал в костер, перевернув котелок с похлебкой, а затем, обожженный пламенем, кулем выкатился наружу. Пахан схватил карабин и с близкого расстояния, практически в упор, выпустил всю обойму в медведицу, рвущую на части несчастного Зяму. Но живучая зверюга, оставив растерзанную жертву, на последнем издыхании достала Малеванного и содрала с него скальп. Вопль пахана слился с хрипом умирающей медведицы, и дальнее эхо возвратило его ослабленный отзвук к берегу реки, чтобы утопить в бездонной мари…

Егорша, ошеломленный увиденным и испуганный, лежал, стараясь не дышать. Огонь в костре погас, и в темноте не было видно, жива медведица или нет, а потому он боялся даже шелохнуться, чтобы не выдать свое месторасположение. Подросток хорошо знал коварный нрав зверя, способного притвориться мертвым, чтобы обмануть самого сильного и опасного врага всего мира животных – человека. Иногда даже опытные таежники попадались на эту удочку, и когда потерявшие бдительность охотники подходили на расстояние прыжка, то спастись от разъяренного ранениями медведя было практически невозможно – с виду медлительный и добрый персонаж детских сказок мгновенно превращался в молниеносного всесокрушающего монстра.

Так прошло часа два, а может быть и больше. Возле шалаша царила тишина, и только неумолчное бормотание реки на перекатах напоминало, что время не уснуло и не остановило свой бег и что Егорше пора заняться последним из бандитов. Его не было ни видно, ни слышно. Похоже, Чагирь с перепугу убежал куда глаза глядят, и подростку мало верилось, что у него хватит смелости и сообразительности вернуться на место привала – в тайге неопытному человеку и днем трудно сыскать верную дорогу, а про ночь и говорить нечего. Особенно если за плечами маячит сама смерть в образе медведицы.

И все-таки Егорша ошибся. Он уже подумывал об отдыхе (время давно перевалило за полночь), потому что в ночной тайге искать следы не имело смысла, и прикидывал, где найти местечко поукромней, как Лешак насторожил уши и едва слышно заурчал – подал условный знак хозяину. Удивленный и обеспокоенный подросток погладил пса по голове – мол, все понял, спасибо – и напряг зрение. Кто-то (неужто Чагирь!?) осторожно приближался к шалашу со стороны реки – там находилась так называемая заячья тропа, протоптанная таежной живностью к ягодникам, обычно растущим на открытых местах у берега, где их не затеняют большие деревья.

Егорша взвел курок ружья и привычным движением приставил приклад к плечу. Ложе берданки было не заводским, а самодельным. Отец где-то достал вишневый чурбан и строгал его почти месяц, пока не подогнал новый приклад под руку Егорши. Теперь он показался подростку теплым и живым, будто его только что держал батя. Горькие и совсем свежие воспоминания обожгли сердце юного мстителя, и невольные слезы затуманила глаза.

Опомнившись, он поторопился смахнуть соленые капельки рукавом и, крепко стиснув зубы, медленно повел стволом, следуя им, как указкой, за передвижениями Чагиря (да, это был молодой бандит; Егорша узнал его по характерной походке), темная фигура которого уже маячила возле шалаша. Подросток никак не мог решить казалось бы простую для такого отменного стрелка, как он, задачу: куда целиться – в голову или грудь беглого зэка? Несмотря на безлунную ночь, ему вполне хватало света от звезд и все еще тлеющих угольев, чтобы сделать точный выстрел, так как от места его засады до разрушенного шалаша было не более двадцати метров. Но когда Егорша "усаживал" Чагиря на мушку и его указательный палец уже был готов мягко и плавно нажать на спусковой крючок, некая таинственная сила, исходящая с глубин подсознания, властно сковывала кисть правой руки. Недоумевающий подросток даже выругался сквозь зубы, хотя до этого никогда не употреблял бранных слов.

Тем временем, пока Егорша боролся сам с собой, Чагирь зашел за шалаш и скрылся с поля зрения.

Огорченный подросток прислушался. И встревожился – молодой бандит с кем-то разговаривал. Судя по тембру, это был голос Малеванного, хотя от его рокочущего баса остались лишь редкие хриплые всплески.

Похоже, пахан находился в плачевном состоянии, а потому чередовал тихую замедленную речь с жалобными стонами: -… Помоги, Чагирь… а! Болит… Перевяжи… Где-то должны быть бинты и йод… ох…

Чагирь что-то ответил, но Егорша не расслышал. Умирающий костер начал постепенно пробуждаться – видимо, молодой бандит подбросил на тлеющие уголья сушняку. Теперь страшная картина разгрома, учиненная обезумевшей от горя медведицей, предстала перед глазами подростка во всей своей неприглядной наготе.

Зяма был буквально разодран. Его тело превратилось в бесформенную кучу тряпья и окровавленной плоти.

Малеванный выглядел несколько лучше, если можно сравнивать состояния вечного покоя и вынужденной готовности вскорости принять его. Левая рука пахана была раздроблена, а голова представляла собой сплошную рану. Он уже не лежал, а сидел, прислонившись к дереву. Чагирь копался в вещмешках, разыскивая медикаменты, но без особой прыти. Иногда он бросал странные взгляды на Малеванного, который, похоже, совсем потерял силы – сидел, тихо постанывая и опустив голову на грудь.