Убить сову - [150]

Он смотрел на стены, задыхаясь от ярости. Отца Ульфрида так захватили поиски реликвии, что до сих пор он не обращал внимания на стенные росписи. Теперь увидел. Их как раз закончили. Умирающая бегинка смотрела на него безмятежными глазами, торжествующая улыбка оставалась безразличной к его ярости. Длинные волосы потоком лились из-под крошечного чепчика, яркие и сверкающие, как будто она снова стала девчонкой, и сам Сын Божий протягивал ей руку с небес, словно жених, приглашающий невесту.

Все мышцы в теле священника так натянулись от ненависти, будто вот-вот порвутся. Он выхватил из-за пояса нож и вонзил в штукатурку, скалывая, обдирая нарисованное лицо — как загнанная в угол крыса.

— Шлюхи! Еретички! Богохульницы! Суки!

Он рвал нарисованное тело, как палач, раздирающий плоть, сдирая грудь, бёдра, руки, пока не на стене не осталась пустота, дыра, контур женщины.

Обернувшись, священник наткнулся на каменный алтарь. На белом камне выделялось кроваво-красное пятно размером с облатку. На мгновение отец Ульфрид решил, что это его собственная кровь. Не раздумывая, он потянулся стереть пятно, но дотронувшись до красного следа, вскрикнул от удивления, зажимая под мышкой горящую руку. Он осмотрел ладонь, обнаружив глубокую рану, как будто руку разорвал железный коготь. Испуганный, отец Ульфрид бросился из часовни, оставив Пресвятую Деву одиноко склоняться над алтарём.

Снаружи ждали Мастера Совы с зажжёнными факелами наготове. Сухую солому и тряпки окунули в жир и засунули под карниз и в щели часовни. Возле двери свалили кучами сухой камыш.

— Сжигаем и часовню? — спросили отца Ульфрида. Даже Мастера Совы не решались заходить так далеко.

— Жгите это гнездо гадюк. Сожгите всё. Пусть не останется ни единого камня, напоминающего о существовании этой мерзости.

Часовня горела. Но кое-что избежало огня. Оно лежало за воротами, полускрытое кучей бурьяна, рядом валялась смятая обёртка. Кто-то из деревенских схватил этот свёрток, не поглядев, что там, а потом, едва развернув, тут же выбросил. Потрёпанная книга, переплетённая в телячью кожу. Просто старая книга. Завтра, по пути на ярмарку в далёкий город, её подберёт торговец, бродячий рыцарь со страшным шрамом на лице. Может, за неё много и не дадут, но бродяга-камелот знал, всё лучше, чем ничего, и кто-нибудь обязательно купит эту старую книгу — если, конечно, он придумает про неё хорошую байку.

Высоко на холме над горящим бегинажем, возле полуразрушенного домика старой Гвенит на берегу реки, на корточках сидела женщина. Она чувствовала запах дыма, и если бы посмотрела — смогла бы увидеть далёкие языки пламени, поднимающиеся в темнеющее небо. Но женщина не поднимала головы.

Её одежда промокла и затвердела от грязи, так что уже не разглядеть цвет юбки, когда-то серой. Грязь полосами покрывала лицо и руки, но женщина не обращала внимания ни на грязь, ни на свалявшиеся на спине распущенные волосы. Свой серый плащ она отшвырнула в сторону, хотя ледяной воздух становился всё холоднее. Она больше не чувствовала холода — она была слишком занята и слишком счастлива.

Сначала женщина сделала холмик из грязи, продолговатый и узкий, как над свежей могилой. Потом начала придавать ему форму — лепила ноги, маленькое толстенькое тело, округлый живот, пухлые руки и милое спокойное лицо. Она положила блестящие речные камешки вместо глаз, сделала волосы из водорослей и губы из гладкой гальки. Женщина наклонилась, поцеловала холодные губы и улыбнулась. Потом начала лепить второй холмик. Одна за другой поднимались из земли маленькие могилки — дети из грязи, лежащие вокруг неё в колыбельках из мха — три, четыре, пять... а она всё строила новые могилы, новых детей.

Свет быстро угасал, она уже не видела их лиц, но это неважно — ведь можно ощутить их кожу, мягкую, влажную и скользкую, как у новорожденных. Она нежно сжимала пухлые ручки, гладила влажные волосы. Они спали. Они не плакали, они счастливы, что она их мать.

Большая чёрная птица уселась на дырявую крышу дома и, наклонив голову, следила за женщиной. Хриплое карканье заставило женщину обернуться. Кто-то стоял в дверном проёме. В темноте она смогла различить только бледный цвет голых ног и пламя рыжих волос. Женщина улыбнулась.

— Ну, наконец-то ты здесь, моя маленькая Гудрун. Где ты была? Я тебя повсюду искала.

Всё это время она знала, что тело, которое вытащили из пруда — не её умершая Гудрун. Она знала — дочь вернётся домой, к ней. Беатрис опустилась на колени, простёрла руки над своими детьми. Они вернулись к ней. Больше она никогда не останется одна.

Солнце уже почти село. Над холмами виднелся лишь кусочек алого круга, со всех сторон к нему подступала темнота. Неуклюжий парнишка с соломенными волосами и темноволосая девчушка плелись из леса домой, за плечами они несли связки сухих веток. Девочка отставала и хныкала, чтобы брат ее подождал. Он делал вид, что не слышит, но время от времени сбавлял шаг, не настолько, чтобы она смогла догнать — ему не хотелось дать всем увидеть, как он идёт с девчонкой — но всё же сокращал расстояние между ними.

Они шли с трудом, сгибаясь под вязанками хвороста на спинах. Мальчишка держал наготове пращу — на случай, если по пути попадётся какая-нибудь беззаботная птица или заяц. Грязные щёки детей раскраснелись от усилий. Девчушка боязливо оглядывалась через плечо. Она представляла, как Оулмэн погонится за ними, а они не смогут убежать из-за тяжёлой поклажи. Девочка почти ощущала, как хлопают крылья за спиной, слышала щелканье огромного клюва.