Убить перевертыша - [31]

И он отыскал в кармане этот невесомый пластмассовый кружочек. И телефонную будку нашел сразу, совершенно исправную, чему весьма удивился: и в центре-то Москвы таксофоны через один изуродованы.

Кондратьев поднял трубку сразу, будто ждал звонка.

— Это я, — сказал Мурзин, не поздоровавшись. — Вы меня слышите?

— Да.

— Этот человек уезжает сегодня. Вы понимаете?

— Да. Где вы находитесь?

— Недалеко от Щелковского метро. Рядом автовокзал…

— Я сейчас приеду…

Мурзин пожал плечами и вышел из телефонной будки. Оставалось только удивляться проницательности Кондратьева. Ничего ведь не сказал ему, а он все понял. Что это — профессионализм? Или он что-то такое знает?..

Несмотря на ранний час автовокзал гудел как улей. Торговали бесчисленные ларьки, кричало радио, гоношились мешочники, называемые нынче «челноками». В этой круговерти нелегко было отыскать даже и хорошо знакомого человека.

Быстренько проглотив пару сосисок, засунутых в какой-то пресный блин под иноземным названием, и выпив стакан теплой бурды, называемой тоже по-иноземному — пепси, Мурзин вышел на улицу, разобрался в стоянках автомашин, определил наиболее вероятное место, куда должен подъехать Кондратьев, и, устроившись неподалеку в тенечке, стал ждать. Голова все еще болела, и не отпускала резь в глазах, когда смотрел на свет. Хотелось лечь, отключиться хоть на минуту. Но ничего не оставалось, как стоять, поскольку сесть все равно было не на что.

И все же он прозевал. Кондратьев возник внезапно откуда-то сбоку этаким незнакомым парнем, одетым в серый спортивный костюм, не останавливаясь и не поднимая глаз, поздоровался. И только тут Мурзин разглядел знакомый шрам на его щеке.

Через минуту они сидели в душной машине, и Мурзин рассказывал о своих приключениях.

Выбравшись на шумное Щелковское шоссе, «жигуль» пересек по невысокому мосту окружную магистраль и, набирая скорость, помчался по довольно свободной дороге.

— Во Фрязино, — коротко прокомментировал Кондратьев. — Дорогу я знаю.

Мурзин молчал. Неприятно задевало безучастие к его личной судьбе. Говорил ведь о версии следователя, о большой вероятности угодить в следственную тюрьму, а в ответ хоть бы искринка сочувствия. Неужели подозревает как и следователь? Чего же тогда возится с ним, доверяет?..

— Надо найти Маковецкого, — сказал Кондратьев сухим приказным тоном.

— В Одессе он, должен приехать.

— В Одессе его нет.

— Дочь там.

— И дочери тоже нет. Она в круизе по Средиземному морю. С мужем.

— Свадебное путешествие?

— Свадьба была еще весной.

— А Маковецкий говорил… — Будто холодным ветром подуло, и опять заболела голова. — Почему же он тогда уехал? Струсил?

— Это еще хорошо бы.

— Не-ет! — Мурзин даже замахал руками. — Подозревать Маковецкого — все равно, что меня подозревать. Я же его знаю, учились вместе…

— Многие, с кем мы учились, оказались не теми.

— Да, но Маковецкий!..

Кондратьев грубо выругался, даже тормознул, хотя потребности в этом не было никакой.

— Государство просрали. Думаете, почему?

— Почему? — машинально спросил Мурзин.

— Потому что слишком верили.

— Всех-то подозревать нельзя…

— Мы обязаны были оберегать целостность государства, невзирая на лица. А мы смотрели в рот лысым недоумкам со Старой площади, пуще всего боясь не вписаться в их демагогию. Мы не выполнили свой долг. Мы оказались приспособленцами, тянулись перед начальниками. А они нас предали!..

— Да, но Маковецкий!.. Тогда и я…

— Нет! За вас ручался Миронов.

Снова было долгое молчание. С широкого шоссе свернули влево, на более узкую дорогу, ведущую через чистый сосновый лес. Затем потянулись картофельные поля, перемежаемые песчаными проплешинами, хаотичные россыпи разномастных дачных домиков, неухоженные пригородные пустыри.

— Миронов тоже говорил о предательстве. В ту ночь.

— Я знаю. Он должен был с вами говорить об этом.

— А я говорил, что предателей надо не отслеживать, а отстреливать.

Кондратьев заинтересованно глянул на Мурзина и промолчал.

— Ну, достанем мы эти документы. Что дальше?

— Опубликуем.

— Этого мало. Переорут ведь. У них радио, телевидение.

— А кто сказал, что этим все ограничится?

— Тогда нас, таких гэбистов, должно быть много.

— А кто сказал, что нас мало? И не только гэбистов.

— Тогда должна быть организация.

— А кто сказал, что ее нет?

Теперь заинтересованно посмотрел Мурзин на Кондратьева.

— Федор Петрович, я не новичок в таких делах. Я понимаю: если со мной так говорят, значит…

— Правильно понимаете. Рекомендация Миронова кое-что значит. Маковецкого он только хвалил, а за вас ручался.

— Все-таки меня беспокоит эта их версия о моей причастности. Больно круто взялись. Слежка, СИЗО…

— Слежка — это верняком не милиция. Тут что-то иное. Будем разбираться.

— Я разберусь.

— Нет, вы отправляйтесь к себе, в Луговое. Мы сами проверим.

Скоро они въехали в многоэтажное Фрязино, застроенное добротными краснокирпичными домами. Остановились на площади, где было полно машин.

— Значит, так, вы идите…

— Пойдемте вместе, Федор Петрович. Позавтракаем у Новикова.

— Вы идите, — повторил Кондратьев. — Мне нужно съездить в одно место. Встретимся здесь через час.

12

До Гребневских храмов было рукой подать. Проехать город, пересечь по низкому мосту ленивую речушку Любосеевку, свернуть направо. Еще километр через деревню Гребнево, и вот они, белые арочные ворота, врезанные в каменную церковную ограду.