Убегай! - [80]

Каков был секрет этого утреннего блюда, который Саймон таил от любимого семейства?

Чем больше шоколадной крошки, тем лучше.

– Это у тебя, скорее, шоколад с блинной крошкой, – шутила, бывало, Ингрид.

Шоколадная крошка хранилась на антресоли. Ингрид всегда следила за тем, чтобы ее там было достаточно, на всякий случай, хотя Саймон давно уже не готовил свое знаменитое блюдо. И это очень его огорчало. Ему не хватало детей в доме. Забывая на время о прискорбном падении Пейдж (будто можно вообще хоть на минуту забыть об этом), отсутствие старшей дочери, уехавшей учиться в колледж, Саймон неожиданно для себя переживал очень болезненно, гораздо сильнее, чем мог представить прежде. А когда уехал и Сэм, тревога его усилилась вдвойне. Разлетаются дети из родного гнезда. Все, это уже не дети, выросли. И покидают его. Да, это естественно и правильно, было бы намного хуже, если бы этого не случилось. Но все равно он не мог избавиться от беспокойства. В доме стало как-то слишком тихо. И ему это очень не нравилось.

Когда Сэм закончил школу, президент его класса из самых благих побуждений поместил на сайте школы фотографию. Классическая картинка: красивый закат на берегу моря с непременными, ласково накатывающими на берег волнами, и надпись:

ЛЮБИТЕ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ.

МЫ ТАК ХОТИМ ПОСКОРЕЙ СТАТЬ ВЗРОСЛЫМИ

И ЧАСТО ЗАБЫВАЕМ, ЧТО ОНИ СТАРЕЮТ.

Они с Ингрид читали этот мем вдвоем вот на этой самой кухне, а потом Ингрид сказала:

– Давай распечатаем это, свернем в трубочку и засунем в его претенциозную задницу.

«Боже, как же я тебя люблю», – подумал он.

Когда читали мем, он сидел, а Ингрид стояла, опершись ему на плечо. Она обняла его за шею и наклонилась так близко, что он чувствовал, как ее дыхание обдувает ему ухо.

– Когда дети покинут нас, можно будет путешествовать больше, – прошептала она.

– И бегать голышом по дому, – добавил он.

– Гм, пожалуй.

– И почаще заниматься сексом.

– Надежда умирает последней.

Он притворно надул губы.

– Думаешь, если чаще будешь заниматься сексом, станешь счастливее? – спросила она.

– Я? Нет. Я думал о тебе.

– Какое самопожертвование.

Саймон еще улыбался при этом воспоминании, когда услышал голос Сэма:

– Вот это да, папины оладьи!

– Ага.

Лицо сына просияло.

– Это значит, маме стало лучше?

– Вообще-то, еще нет.

Черт! Надо было сразу об этом подумать: сын увидит, как он готовит оладьи, и сделает такой вывод.

– Но это значит, – продолжил Саймон, – что мама хочет, чтобы мы не хныкали, а занимались нормальными делами.

Слушая собственный, «папин», голос, он понял, что попал мимо цели.

– Но это не нормально – когда ты делаешь оладьи, – сказал Сэм. – Это ведь что-то особенное.

Он был прав. Впрочем, не совсем. Сам завтрак для них перестал быть нормальным явлением, да и особенным тоже. Тут от соседей явилась Аня и вцепилась в отца обеими руками, как в спасательный круг. Саймон обнял ее и стоял так, закрыв глаза и покачиваясь, пока дочь сама не отошла от него.

Все трое уселись за круглым столом – это Ингрид настояла, чтобы стол на кухне был обязательно круглый: прямоугольный лучше вписывался, но за круглым столом «разговоры идут легче». И пусть два стула сейчас вызывающе пустуют, все равно было ощущение, что завтрак проходит… нормально и вместе с тем по-особенному. Скоро у Ани все лицо было измазано в шоколаде, и Сэм дразнил ее, а потом Аня вспомнила, как мать называла его стряпню «шоколадом с блинной крошкой».

В какой-то момент Сэм не выдержал и расплакался, но и это казалось нормальным и одновременно чем-то особенным. Аня вскочила со стула, обвила старшего брата руками, и Сэм не противился, это движение сестренки утешило его и успокоило, а у Саймона сжалось сердце, ему было жаль, что Ингрид не видит этой сцены. Но он ее обязательно запомнит. И когда Ингрид придет в себя, Саймон расскажет о том, как ее сыну потребовалось, чтобы его кто-то утешил, и на помощь пришла младшая сестренка – его младшая сестренка, подумать только! – и она смогла утешить его, и когда-нибудь, когда они с Ингрид будут уже совсем старые или даже когда умрут, их дети всегда будут приходить друг другу на помощь.

И, зная об этом, Ингрид будет счастлива.

Пока Сэм с Аней мыли тарелки – это было у них семейное правило: тот, кто готовит еду, от уборки со стола и мытья посуды освобождается, – Саймон отправился в свою спальню. Закрыл за собой дверь. На двери была задвижка, совсем хлипкая, ее поставили, чтобы ненароком в неудобную минуту не зашли дети. Он щелкнул задвижкой и открыл шкаф Ингрид. В задней части висели ее платья в чехлах. Саймон расстегнул четвертый чехол, где висело скромное синее платьице, и провел рукой изнутри в самый низ чехла.

Здесь они прятали наличные деньги.

Саймон достал пачку купюр в десять тысяч долларов и сунул в рюкзак, где уже лежали зубные щетки. Потом проверил мобильник, убедился, что важных сообщений нет, и вернулся на кухню. Аня уже переоделась к школе. Она снова на прощание обняла отца и ушла в сопровождении Сьюзи Фиске. Саймон закрыл за ними дверь, прокрутил в голове очередной разговор с Ингрид – на этот раз он хотел спросить, что стоило бы купить Сьюзи в подарок, когда все это кончится: подарочный сертификат в знаменитую пельменную, билет в оздоровительный центр «Мандарин Ориентал» с лечебными водами или что-нибудь более личное, например ювелирное украшение?