Уайнсбург, Огайо - [7]

В этот миг жена хозяина уайнсбургской гостиницы, неудачница Элизабет Уилард, приняла решение. После многолетних и обычно бесплодных размышлений оно созрело наконец в ее мозгу.

— Пришла пора, — прошептала она, — надо действовать. Моему сыну грозит опасность, и я должна его спасти.

Ее особенно волновало то, что отец и сын разговаривали спокойно, словно прекрасно понимали друг друга. Элизабет много лет ненавидела мужа. Но ее ненависть не была направлена против него лично. Словно муж был частью чего-то другого, что было ей ненавистно. А теперь, после нескольких слов, сказанных им в коридоре, Том Уилард стал воплощением всего, что она ненавидела. Она стояла в темной спальне, сжав кулаки, глаза ее горели; потом она подошла к висящему на стене полотняному мешочку и, вынув из него длинные ножницы сжала их в руке, словно кинжал.

— Я убью его, — громко сказала она. — Он стал голосом зла, и я убью его. А когда я убью его, в моей груди что-то разорвется, и я тоже умру. Так будет лучше для всех нас.

В дни юности, до брака с Томом Уилардом, Элизабет не отличалась безупречной репутацией. Несколько лет она, как говорится, «бесилась». В ярких, кричащих платьях она разгуливала по улицам Уайнсбурга с заезжими коммивояжерами, которые останавливались в гостинице отца, и жадно выспрашивала у них о жизни в больших городах. Однажды она всполошила весь Уайнсбург: в мужском костюме она проехалась на велосипеде по Главной улице.

В мыслях высокой темноволосой девушки царило смятение. Владевшее ею беспокойство выражалось двояко. Прежде всего она жаждала перемены. Ей хотелось, чтобы жизнь ее была полна непрерывного быстрого движения. Это привело ее к мысли о сцене. Она мечтала попасть в бродячую труппу и странствовать по свету, постоянно встречать новые лица и отдавать людям частицу своей души. И порой по ночам, мечтая об этом, она совсем теряла голову. Но все попытки поговорить с актерами, которые, приезжая в город, останавливались в гостинице, ни к чему не приводили. Они не понимали, чего она хочет. А если ей удавалось кое-как выразить волновавшие ее чувства, они смеялись.

— Это совсем не то, что вам кажется, — говорили они. — В нашей жизни та же скука, что и здесь у вас. Ничего это вам не даст.

С коммивояжерами, а потом с Томом Уилардом все было по-другому. Они всегда делали вид, что понимают ее и сочувствуют. И где-нибудь в темных переулках, под деревьями, пожимали ей руку, и ей казалось, будто нечто невыразимое, переполнявшее ей душу, сливалось с чем-то столь же тайным и невыразимым в душах ее спутников.

Смутное беспокойство Элизабет находило выход еще и в другом. Поначалу это приносило ей радость и облегчение. Она не упрекала тех мужчин, с которыми проводила время, как не упрекала потом Тома Уиларда. Все всегда бывало одинаково: начиналось с поцелуев, а кончалось, после странных, бурных приступов страсти, успокоением и слезами раскаяния. Рыдая, она гладила рукой лицо мужчины, не в силах отделаться от одной и той же мысли. Даже если это был высокий, бородатый человек, ей казалось, что он вдруг превратился в маленького мальчика. И она удивлялась, почему он не плачет вместе с ней.

В своей комнате, в самом дальнем углу старого дома, Элизабет зажгла лампу и поставила ее на маленький столик недалеко от двери. Потом что-то пришло ей на ум, она открыла шкаф, достала оттуда маленькую квадратную коробочку и поставила ее на стол. Это была коробочка с гримом, забытая среди других вещей актерами, некогда посетившими Уайнсбург. Элизабет Уилард решила сделаться красавицей! Ее густые черные волосы, еще не тронутые сединой, были заплетены в косы и уложены вокруг головы.

Она ясно представила себе сцену, которая произойдет внизу в конторе. Перед Томом Уилардом предстанет не жалкое, изможденное создание, а женщина поразительной красоты. Высокая, смуглолицая, с волосами, тяжелой волной ниспадающими с плеч, спустится она по лестнице и пройдет мимо пораженных постояльцев прямо в контору отеля. Женщина будет безмолвна — быстрая и грозная. Словно тигрица, спасающая своего детеныша, появится она из мрака и подкрадется бесшумной поступью, сжимая в руке длинные зловещие ножницы.

Подавив рыдание, Элизабет Уилард задула лампу и осталась в темноте, бессильная, дрожащая. Чудом вернувшиеся силы вновь покинули ее, и она бы упала, если бы не ухватилась за спинку кресла, в котором провела столько долгих дней, устремив взор поверх железных крыш на Главную улицу Уайнсбурга. В коридоре послышались шаги, и на пороге появился Джордж Уилард. Он опустился на стул рядом с матерью и стал говорить.

— Я уезжаю, — сказал он. — Я еще не знаю, куда поеду и что буду делать, но только мне надо ехать.

Вся дрожа, женщина в кресле молча ждала. Вдруг она сказала:

— Конечно, пора тебе встряхнуться, ведь правда? Ты поедешь в большой город и разбогатеешь, да? Тебе, наверно, хочется выйти в люди, стать удачливым, богатым дельцом?

Вся дрожа, она ждала. Сын покачал головой.

— Вряд ли я сумею тебе объяснить, но как бы мне хотелось, чтобы ты поняла, — серьезно сказал он. — Я не могу об этом говорить с отцом. Что толку? Он все равно не поймет. Да я и сам еще не знаю, что буду делать. Мне просто хочется уехать, повидать людей, подумать…