У женщин грехов не бывает! - [47]

И вот я всю эту ерунду слушала, лазанью из духовочки вытаскивала, и вдруг ко мне заехала Анечка. Она спустилась с моим мужем сыграть партеечку в бильярд. Там она сказала между прочим: «А я в Египет еду». И у меня щелкнуло сразу. Шарик в лузу закатился. Да! В Израиль мне нельзя, а в Египет – можно.

24

Я вставила ключ в зажигание: «Только бы завелась, – я просила машину. – Только бы завелась». На улице было минус двадцать. Собака! Лучше бы она тогда заглохла. Я оставила прогреваться и забежала домой. Мой маленький сын повис на мне: «Ты моя, ты моя… Не уезжай». Я его обняла, говорю ему: «А может, я папина?». «Нет, моя». – «А может, я…». Он меня задушил: «Нет. Не думай ни про кого, ты моя, и все».

Я взяла чемодан и выскочила за дверь. «Главное – не опоздать на самолет», – я себе говорила. А сын в окошко на меня смотрел. Мне тогда шофер бабкин вспомнился: «Ну что, Ирина Александровна, едем?».

Едем. Без вопросов. В Домодедово. Срочно!

Город был перекрыт. Все ждали Путина, пост на выезде был заблокирован пробкой. Это муж мне сказал, он смотрел по Яндексу. И еще крикнул с крыльца на дорожку:

– Я надеюсь, ты не планируешь никаких экскурсий в Израиль?

Мы поругались, когда я заикнулась ему про Египет. Утром сказала. Провожала на работу, галстук ему завязывала. Голосочек у меня был до того мерзким, притворным, когда я ему в глаза говорила: «Почему бы мне с Анечкой немножечко не поплавать? Я что, теперь совсем невыездная?». Самой противно было себя слышать. Но я говорила и узел затягивала. Он сорвал этот галстук, швырнул его. Красный галстук в стальную полоску, я выбирала. Он уехал, я немножко побилась о стенки и за ним. Ненормальная, я покатила к нему в офис.

Ехала и сама себе не верила – неужели я опять буду его обманывать? Но рулила и знала – буду. Потому что бедра сжимались, сами сжимались, когда я стояла на светофоре. Точно так же, как обычно, когда я к Лерочке спешила. Потому что, когда я вытряхивала сигарету из пачки, я видела Леру, видела, как он выпускает дым. Не дорогу, не машину, которая меня подрезала, не людей, которые кидались под колеса, не снег, на котором шины скользили, – Леру. Я хотела курить с Лерой, как в гостинице, когда я поставила ножки к нему на плечи, и он выдувал колечки. «Какая горячая…» – пальцами гладил. Я ему щеки ногами зажала: «У меня тут сорок два градуса…», а он целовал: «В тени маленькая, в тени…». «Не смеши меня», – я хохотала.

Я еще не остыла, поэтому врала.

В приемной у мужа была очередь. Его сотрудники спрашивали секретаршу: «У себя?» – и едва заметно пригибали голову. Она фотошопила что-то с курортов и отвечала всем: «Занят». Я тоже чуть не пригнула макушку… Да! Шея у меня заныла немножко, когда я вошла в его кабинет.

Я там была всего раза три. Там холодно, черный пол, серые стены, диваны блестят холодной кожей, а он торчит там целыми днями, запаянный в свои костюмы и удушенный своими галстуками.

Я больная, я его обнимать кинулась, засюсюкала: «Я тебя люблю, тебя люблю, правда, только тебя. Не пускай, никуда без тебя не поеду. Не пускай, и я не поеду».

– Все нормально, – он сказал. – Отдохни. Я не против.

Ему позвонили. Какая-то тетка из мэрии. «В город едет Путин, – она объявила. – Мы готовим торжественную встречу. Дайте нам своих рабочих на демонстрацию».

Я ждала, пока он ответил, и понять не могла, почему он меня отпускает. «Да, конечно, с удовольствием, – он тетеньке сказал. – Но только если вы оплатите моим людям полный рабочий день и компенсируете все убытки от простоя».

Я его в плечо, в костюм, поцеловала.

– Хочешь, я не поеду? Только скажи.

Он мне денежки в карман положил. Я не хотела брать, не хотела брать его деньги:

– У меня есть… Там все дешево…

– На всякий случай… – он сказал и отвернулся в какие-то бумажки.

Мы с Анечкой объезжали город. Проехали постамент с танком. Этот танк каждое утро упирается дулом мне в лоб. Я ненавижу этот танк. И большой серый дом за ним – ненавижу. Я проехала кольцо с самолетом. Этот жалкий самолет похож на дохлую чайку. Мне кажется, он воняет тухлятиной. День был серым, совсем без солнца. А свет грязным, как застиранное белье. Впереди медленно ехал бульдозер, чистил дорогу. Я свернула на окружную, и мы потащились через ближайшие поселки, чтобы сразу вынырнуть на Московскую трассу.

На одном гадком участке, за знаком «40», поток машин тянулся медленно, все пропускали укутанных пешеходов. Люди шныряли между колес из магазина к автобусной остановке. Ни моста, ни светофора, ни подземного перехода в этой глухомани не было.

Я остановилась купить сигарет. Открыла дверь – и меня сразу до костей прошило. Сережки в ушах замерзли. Я подняла воротник и ждала, когда меня пропустят. Бездомная собачонка вертелась у меня под ногами, понюхала сапог. Мелкая такая псинка, беспородная погань на тонких ножках. Она не утерпела и выскочила на шоссе. Ее тут же стукнули крылом под бок. Даже слышно было глухой короткий удар. Собака отлетела на встречную, ее закрутило под колесами и выкинуло на обочину. Все ахнули на остановке – живая. Собака визжала, поджала лапу и пронзительно мерзко визжала. Народ брезгливо отворачивался.