У всякой драмы свой финал - [9]

Когда немного оклемался и окончательно оторвал голову от дивана, все равно никого не хотел видеть и ни с кем не хотел говорить даже по телефону. Настроение было отвратительное.

Слоняясь по просторной квартире из угла в угол, он не находил себе места, не находил себе занятия, мысли в голове перемешались. Они то будоражили его, то успокаивали, то мозг вообще освобождался от них и тогда Роман чувствовал полную пустоту в голове, какой-то вакуум. Садился за стол и начинал бездумно барабанить пальцами по столешнице.

Или подходил к окну и сквозь тюль смотрел в небо. Там плавали облака, всякий раз новых форм. В каждой форме он искал, на что она похожа, иногда так увлекался, что забывал обо всем на свете. Мог целый час напролет стоять у окна и смотреть на облака. Когда находил сходство с чем-нибудь, начинал улыбаться, как будто сам нарисовал эту картину на холсте.

Иногда брался за книги, устраивался за столом, пытался вчитываться в одну в другую, не получалось, листал, смотрел пустыми глазами, закрывал и отодвигал.

В один из таких дней позвонил Еве, но ее телефон не ответил. Он позвонил в театр, спросил работает ли Нарлинская, и когда услыхал, что она играет в спектаклях, еще больше замкнулся. В душе появилась боль, ведь Ева не пришла узнать, что с ним, не позвонила ни разу и не ответила на его звонок. Впрочем, может, он заблуждался, может, все было не так. Вспомнил, что кто-то приходил к нему, звонил в двери, звонил на стационарный телефон, но он не подходил к двери, не брал трубку телефона. С другой стороны, Ева знала номер его смартфона. Но тот молчал.

Закрыв за отцом дверь, Роман пригласил его в комнату.

Тот прошел через прихожую, опустился в мягкое кресло, окинул взглядом комнату, в глаза бросился бардак. На диване скомканные подушки, стулья в комнате стоят, где попало и как попало, на них — смятая одежда Романа, на столе хаос из бумаг, салфеток, книг, на полу ковер сбит в сторону, разбросаны носки и тапочки.

Показав на все это, отец предложил:

— Найми новую домработницу, твоя плохо справляется с обязанностями. Или заведи подружку, ну, в крайнем случае, женись. Хватит уже болтаться неприкаянным!

Сев на диван и отодвинув к подлокотнику подушки, сын нехотя ответил:

— Домработница меня устраивает, просто она еще не приходила убираться.

Возмущенно поднявшись из кресла, отец прошелся по комнате:

— Черт знает что! Что это за домработница, которая убирается, когда ей вздумается? Говорю тебе, подыщи другую!

— Да нет, просто я дал ей несколько дней отпуска, — без особого желания говорить отозвался Роман.

Остановившись напротив него, отец широко расставил ноги, выпятил грудь и требовательно произнес:

— Ну, ляд с нею, с домработницей! Говори, что случилось? И не юли! Я вижу тебя насквозь! Выкладывай все!

Роман поежился от его взгляда, он всегда перед ним робел и чувствовал себя маленьким мальчиком, которому как бы следовало постоянно получать от отца подзатыльники. Что, в общем-то, зачастую и происходило. Он мечтал вырваться из такой зависимости, но не мог, не хватало характера, чтобы сломать отцовскую хватку и власть. Впрочем, всему свое время. Значит, не настал черед. Значит, такое положение пока что устраивало обе стороны.

Сейчас у него была новость для отца, но новость не из приятных, а потому проговорить ее было непросто, но не сказать невозможно, и он через силу произнес:

— Я кинжал потерял.

Отец сразу как-то не воспринял эту новость, она для него была такой неожиданной и невероятной, что понадобилось время, чтобы он осмыслил это:

— Как потерял? Ты соображаешь, что ты сказал? — наконец, вытолкнул он из себя, как будто паровая машина под давлением сбросила пар. — Ты что городишь?! Или я ослышался? Это же семейная реликвия! Этот кинжал не только терять нельзя, но прикасаться к нему нельзя!

— Так получилось, — скукожился и пролепетал Роман. — Около театра на меня напали двое, мне ничего не оставалось, чтобы защититься, и я вытащил кинжал.

— Кто эти двое? Ты их узнал? — властно перебил сына отец.

Роман утвердительно и нервно наклонил голову, называя две клички:

— Блямба и Кум.

— Шестерки, — презрительно бросил отец. — Нож у них? — спросил.

— Нет, — виновато сглотнул слюну сын. Ему было досадно все это говорить отцу, но не говорить он не мог, потому что знал, что отец все равно узнает правду, посему торопливо сказал. — Но я знаю у кого. Я узнал его. Он мне хотел помочь, его охрана Блямбу и Кума отделала, как следует. Это владелец магазинов Корозов. Так получилось, что нож оказался у него. Случайно.

И вдруг до отца дошло нечто иное, отчего тот дернулся и пронзил сына злым взглядом, как будто нанизал на острый шампур:

— Ты опять был в театре? — воскликнул он возмущенно. — Ты опять встречался с нею?

Сын опустил глаза к полу, но отца это еще больше взвинтило, и он заиграл желваками:

— Я же русским языком предупреждал тебя, чтобы ты на пушечный выстрел не подходил к ней! — глаза отца в этот миг были страшны. — Ты опять преподносил ей цветы?! Неужели там не было других молоденьких актрис, которым можно было подарить цветы?! Ты помешался на ней! Я запрещаю тебе появляться в этом театре!