У водонапорной башни - [59]

У Клебера можно было отдышаться, посидеть минутку. Нет никаких оснований думать, что охранники явятся именно сюда, — дом, как дом, ничего подозрительного в нем нет.

— Тише, не разбудите маму, — сказал Клебер.

— Ну и ну, — вздохнул Папильон. — Волнений-то, волнений сколько было!

Анри добавил серьезным тоном:

— Правильно ты говорил, Клебер: всем народом можно гору своротить. Во время войны…

— Во всяком случае, — прервал его Юсуф, — завтра мы посмотрим, Папильон, у кого из нас почерк красивей.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Позор мадам Дюкен

Если бы развод не повлек за собой позора, бесчестья, он не означал бы особой драмы. Ведь ничего или почти ничего не изменится. Будет ли Элен и впредь называться мадам Дюкен или нет, так ли уж это важно? Даже материально она не пострадает: есть свои деньги, их хватит, чтобы вполне прилично прожить остаток дней, не прибегая к помощи сестры Бертранды… Да, но одиночество? Что ж, если подвести итог всей ее жизни, месяц за месяцем, неделю за неделей, не так уж много окажется дней, когда она не оставалась совсем одна. Даже если муж не бывал в плавании, он пропадал целыми вечерами в клубе или еще где-нибудь, и Элен почти его не видала. И сейчас, в старости, он сохранил прежние привычки. Он не был создан для оседлой жизни, ему претило сидеть в четырех стенах. В обществе мужчин — еще куда ни шло: карты, вино — это немного напоминало кают-компанию корабля. Но с женщиной!.. И все-таки не это было самой большой обидой для Элен — у каждого своя жизнь, каждый имеет право распоряжаться ею по-своему. В браке со временем все устраивается, при условии, что одна сторона не старается подчинить себе другую…

Но развод!.. Ведь развод — это позор, и нельзя спокойно стариться, когда чувствуешь себя опозоренной. Его преосвященство господин епископ, все знакомые дамы сразу же взволнуются, и Элен ясно представляет себе, как будет суетиться молодящаяся Коринна Дюма-Вильдье: «Дорогая моя! Между нами говоря, она всегда, всегда была сумасбродкой! Нет, вы подумайте, дожила до старости и ни разу не заглянула в кино. Я тоже верующая, надеюсь, не меньше прочих, но мадам Дюкен перешла всякие границы! Так, пожалуй, можно под предлогом милосердия объявить всех коммунистов кроткими агнцами. Я всегда говорила, что мадам Дюкен немножко помешанная. Конечно, теперь, если придут русские, ей бояться нечего, не правда ли, душенька? А что с нами будет? Что будет с нами?»

Сестры Бертранда и Жеральдина добрые, они поняли бы ее. Однако развод, каковы бы ни были вызвавшие его причины, в их представлении все-таки позор. Человек не смеет разъединять то, что соединил бог.

А как будет пусто и темно по четвергам без маленькой Мишу́. Никто уже не скажет Элен: «здлавствуй», она не услышит беспечного детского смеха; пухлые любопытные ручонки не погладят ее по увядшему лицу, словно удивляясь, что бывают такие странные бороздки — морщины, по которым иной раз катятся слезы — слезы умиления… Не услышит больше беспечного смеха, когда трехлетняя Мишу́ прыгает на коленях у «мам Лен» так, что трещит шелк нарядного платья, которое специально надевается по четвергам.

Как неожиданно и грубо разрубает жизнь как раз те узлы, которые она так долго не решалась распутать. В какие-нибудь несколько дней все пошло под гору. Элен даже не успела разобраться в случившемся, спросить у жизни — почему ты, жизнь, так долго ждала и только в шестьдесят лет потребовала от меня мужества? Впрочем, что могла бы ответить ей жизнь? Слишком поздно. Двадцатилетним дано мужество выбирать свое будущее. Но в шестьдесят лет… Ведь прошлого-то своего не изменишь. Мужество в эти годы, в чем бы оно ни проявлялось, неизбежно связано с утратами.

А еще недавно все шло так же, как год, как десять лет тому назад. «Мадам Дюкен!» Отчужденность, которую они ощутили оба с того самого дня, когда Габриэль вскоре же после свадьбы уехал в свое первое плавание, сохранялась в течение всей их совместной жизни. Целыми месяцами Элен жила одна в старом доме, обставленном старинной мебелью, среди богатства и гнетущего молчания, которое нарушал только шорох за резными панелями — то заскребется мышь, то с негромким стуком упадет кусочек отвалившейся штукатурки. Мужчины, которые проводят половину своей жизни в море, смотрят на любовь иначе, чем все остальные. Женятся они как-то наспех, чуть ли не случайно. Супруги не успевают узнать друг друга, их души остаются чужими. А муж Элен к тому же был жаден до денег. Не дав ей времени узнать все, что открывает перед молодыми будущее, и перекроить жизнь по-своему, Габриэль приучил жену к мелкому существованию без настоящего чувства, и это началось с того самого дня, когда она покинула старый дом, одиноко дремавший среди болот, тот самый дом, где умерла ее мать, так и не узнав жизни, и где несколько месяцев спустя скончался отец. Когда муж в пятый раз отбыл в плавание, Элен уже твердо знала, что в других портах его встречают другие женщины, с которыми он проводит не меньше времени, чем с ней, и которые имеют не меньше прав, чем она, именоваться «мадам Дюкен»!

Элен упорно скрывала от мужа свои подозрения. И скоро поняла, что если она обманет Габриэля, если скажет себе в один прекрасный день: «Ну, теперь мы квиты», — все равно ничто от этого не изменится… Когда Элен сейчас оглядывается на прожитые дни, время между двадцатью и тридцатью годами представляется ей ничем не заполненной пустотой. На смену бесцветной и вялой юности вдруг пришли эти десять лет позолоченной нищеты, а вместе с ней — неотвязная тоска, тревога, одинокие страдания сердца. Целых десять лет метаний, когда смутно осознаешь, как много ты требуешь от жизни, а она отказывает тебе во всем; в эти минуты тебя клонит, как былинку ветром, и кажется, что случайная встреча может перевернуть всю твою жизнь. Но в тридцать лет все вихри разом улеглись, или, вернее, уже проходили где-то очень высоко над головой Элен. Элен! Кто теперь называет ее так, кроме старшей сестры Бертранды, жены богатого фермера, и младшей, Жеральдины, в монашестве Марты? Для всех прочих она — «мадам Дюкен», и по-прежнему она одинока, хотя с 1940 года муж не ходит больше в плавание; «мадам Дюкен, жена морского офицера торгового флота», как