У водонапорной башни - [32]

Анри с улыбкой поворачивается к Роберу. Но пока ясно лишь одно: Робер не выносит критики. Лицо у него угрюмое.

Он молчит, потому что против очевидности не пойдешь; все, что сказал Анри, верно от первого до последнего слова, и сам Робер теперь, конечно, понял свою ошибку. Однако вместо прямого ответа он пожимает плечами, неопределенно кивает головой, так что трудно даже понять, согласен он с Анри или нет. К счастью, все отлично знают, до чего Робер самолюбив. Чуть что-нибудь не так, и он уже становится на дыбы. А то собравшиеся могли бы подумать, что между Анри и Робером имеются серьезные разногласия. Анри, который уже пододвинул было себе стул, вдруг настороженно выпрямляется и добавляет:

— Но это, товарищи, еще не все. Каждый из нас должен воспользоваться этим случаем, чтобы уяснить себе вопрос во всей его глубине…

Теперь Анри надо взвешивать каждое слово. Слишком близко все это затрагивает любого из сидящих здесь… Если кто-нибудь поймет не так, как следует, придется непременно уточнить, добиться взаимного понимания. Конечно, неприятно, что так получилось с Робером. Но вольно же ему обижаться. Вот отвратительный характер! И Анри чувствует, что мимолетное колебание, боязнь больно задеть товарища уступают место желанию побороться, поговорить откровенно, по душам, ибо ничего, кроме пользы для всех, от этого не будет: после таких стычек люди становятся еще сплоченнее, ближе друг другу.

— Давайте спросим себя, не бывает ли у того или иного из нас невольного желания под благовидным предлогом уклониться от самой трудной борьбы? Я, конечно, только ставлю этот вопрос. Пусть каждый ответит на него сам для себя. Но обстановка сложилась так, что мы стоим на переднем крае. И потому нам подчас приходится вести более суровые бои, чем другим. Мы делаем то, что делают по всей Франции и другие, но мы делаем кое-что и сверх того — мы накапливаем опыт нового Сопротивления, опыт борьбы масс против выгрузки военных материалов. Это сложнее, чем собирать подписи под Стокгольмским воззванием. Вот и получается, что некоторым товарищам хотелось бы ограничиться более легкой, привычной работой. Тот, кто уклоняется от участия в битвах, обычно старается найти себе оправдание, прячется за так называемые политические соображения. И если мы не переломим такие настроения, они могут увести многих в сторону от борьбы…

Каждое слово этой речи Робер принимает как укор себе лично. Он решил, что теперь настала подходящая минута выразить свою досаду.

— Скажи уж прямо, что я трус! — кричит он, вскакивая с места. — Все ребята свидетели: в тридцать девятом году ты был еще мальчишкой, а вот спроси их, дрейфил я тогда или нет. И сейчас…

— Вот так история, — перебивает его, спокойно улыбаясь, Анри. — Сам председатель собрания выступает, не получив слова!

На скамьях раздается смех. Докеры почувствовали, что дискуссия принимает неприятный оборот, и им хочется как-то ослабить напряжение, которое нарастает в зале. Франкер порывается встать, ему, очевидно, тоже не терпится вставить слово. Но Анри кладет руку ему на плечо и усаживает на стул. Если вмешается Франкер, это уже будет похоже на серьезный инцидент. Нехорошо, особенно при сочувствующих. Или же Франкер проявит чрезмерное благодушие и все смажет. Анри уж как-нибудь справится без посторонней помощи и не допустит излишнего обострения, отнюдь, конечно, не сдавая принципиальных позиций.

— Почему ты все принимаешь на свой счет, Робер? То, что я сказал, относится ко всем нам и ко мне самому тоже. Ты отлично знаешь, что у многих возникает такой вопрос. И в этом никакого преступления нет, если вспомнить, сколько каждому приходится переносить, страдать, чтобы держаться. Я-то знаю, как это все не просто. В нынешнем месяце я работал только шесть дней. Мы должны все вместе бороться против тенденции некоторых товарищей забывать о главном. Ты, Робер, не больше виноват, чем все мы. До решения Политбюро я сам не лучше тебя разбирался в этом деле. Может, и я заслуживаю упрека за то, что пытался как-то обойти этот вопрос. И правильно сделали бы, если б меня упрекнули, как бы я ни протестовал, как бы ни доказывал обратное. Но теперь мы обязаны посмотреть прямо в лицо действительности. Вся наша борьба за мир, во всех ее формах, — борьба против перевооружения Германии, против удлинения срока военной службы, против фашизации страны, борьба за хлеб — все это должно быть подчинено основной цели: борьбе против американской оккупации, и, в частности, мы как следует должны быть готовы к отпору в момент прибытия американских кораблей с военными материалами. Было бы непростительной наивностью полагать, что янки не попытаются любыми средствами разгружать свои суда в нашем порту. Ведь таков их план. Как ваше мнение, товарищи?

— Правильно!

— Если мы сами не начнем, никто за нас не сделает.

— Да вовсе не об этом шла речь, — заявил Робер. — Разве я против?

— Что ж, тем лучше, — говорит Анри, садясь на место. — Поспорили и договорились. Теперь можно продолжать собрание. Ну, председатель, действуй.

— Посмотрим, когда дойдет до дела, кто как себя покажет, — говорит Робер и, силясь улыбнуться, спрашивает: — Кто теперь хочет взять слово, а то зря сколько потеряли времени.