У тихой Серебрянки - [47]

— Савельичев, заместитель начальника полиции. — Он приложил руку к козырьку. — Начальника вызвали в Журавичи, будет только завтра утром.

— Проводите нас к себе, — приказал офицер.

Мы пошли за Савельичевым. По дороге он спросил, кто я такой.

— Работаю по приказу господина офицера, — уклончиво ответил ему и с достоинством заметил, что лейтенант заберет в Серебрянку половину состава полиции для создания нового гарнизона.

На двор из дзотов и казармы высыпали полицейские, глазели на нас, видимо, силясь понять, зачем мы здесь. Я рассматривал молодых, лет по 17–20, парней. Одного из юнцов узнал, он из Старого Довска, по фамилии Божков.

— Ты как попал сюда? — спрашиваю.

— Мобилизовали, — со вздохом ответил он. — Уже скоро месяц, как здесь.

— А другие?

— И нас тоже мобилизовали, — послышалось со всех сторон.

— Этот офицер из серебрянского гарнизона. Пойдете к нему, коль вас мобилизовали на службу.

— А разве плохо, что мобилизовали? — вдруг спросил Савельичев, и я понял — слишком неосторожно употребил это слово.

— Напротив! — отвечаю. — Советую и вам перейти в Серебрянку. Да отберите с собой самых сильных полицейских. Об оружии подумайте. Лучшее, конечно, захватите с собой. Ну как, согласны? Если не против, то буду рекомендовать вас господину лейтенанту.

Савельичев осклабился, угодливо наклонил голову. Видимо, ему хотелось стать самостоятельным начальником. А когда зашли в помещение и он прочел предписание Шварца, совсем сдался.

— Сегодня же составить списки тех, кто едет в Серебрянку, — приказал офицер, — и познакомить меня с людьми.

Савельичев кликнул своих дружков, долго с ними о чем-то шептался. Наконец ему принесли ручку с пером, чернила и лист бумаги. Он, морща лоб, долго и старательно выводил фамилии, а я читал и думал: «Пиши, пиши, гадина. Может, завтра останутся от вас одни лишь эти списки…»

Вскоре на просторном дворе выстроилась цепочка полицейских.

— Почему тридцать пять? — спросил офицер.

— Ровно половина…

— Постройте вторую, тоже с оружием.

Я шепнул на ухо офицеру, что у второй половины на один пулемет больше. Он приказал перевести пулеметчика в «нашу» шеренгу. Офицеру почему-то понравились двое парней, и он перевел их сюда, а взамен передал двух низкорослых.

Пришлось Савельичеву внести поправки в свои списки.

«Четыре пулемета везут с собой, — прикинул я. — В Шапчицах при трех пулеметах и 28 винтовках остаются 33 полицейских».

Начальник полиции почему-то не задержался в Журавичax до утра, а возвратился перед закатом солнца. Вечером для отъезжающих устроили прощальный ужин. Был спирт, самогон и немецкий шнапс. Пили много и отъезжающие, и те, которые оставались в Шапчицах.

— Почему не пьете? — приставал ко мне полицейский, сидевший справа.

— Не могу, головой слаб…

— А если потеряете свою слабую голову?

— Все может случиться. На фронте каждый час летят тысячи голов и русских, и немецких. А наши, может быть, завтра полетят — кто знает?

Зато немецкому офицеру понравилось, что я пью совсем мало.

На следующее утро предложил ему пройтись по гарнизону, посмотреть, нельзя ли чего-либо еще прихватить с собой. Он обрадовался, видимо, понял меня буквально в прямом смысле. Мне же нужно было посмотреть расположение укреплений.

3

Под вечер на восьми подводах мы прибыли в Серебрянку. Офицер отпустил меня домой, а сам повез гитлеровцев к Сильвестру Янченко. Через час кто-то постучал в окошко. Выскочил в сени и носом к носу столкнулся с Яковом Янченко.

— Так рано? — встревожился я. — Сейчас небезопасно, только что приехали они…

— Приказано доставить тебя в штаб отряда, — хмуро ответил Янченко.

Я возвратился в дом, сказал маме, куда еду, и сунул в карман полушубка свой «ТТ». Выходя, слышал, как на печи бабушка шепчет молитву.

Я бросился в розвальни. Янченко дернул вожжи, и сильный серый конь рванул с места, обдав нас комьями снега из-под копыт.

— Ты на меня не обижайся, Яков Сильвестрович, — начал я, когда выехали за огороды. — Не моя вина, что отца твоего выселили. И дом понравился офицеру, и место.

— Не обижаюсь я, — проворчал Янченко, глубже уходя в большой воротник тулупа.

Конь бежал ходко, и вскоре мы были в Свержене. Штаб располагался в доме Григория Житкевича, нашего связного. Здесь собралось все командование: Белых, Дикан, Антонов, Будников, командиры рот. Многих я увидел впервые. Отряд растет, увеличивается количество подразделений. Хозяйка в маленькой боковушке готовила ужин, а мы толпились в просторной передней.

— Ну докладывай! — сразу же нетерпеливо потребовал Белых, когда я за руку поздоровался почти со всеми. — Только все по порядку, с подробностями.

Рассказ мой занял доброго полчаса. Затем посыпались вопросы. Уже картошка перестала дымиться на столе, а мы так и не притронулись к еде.

— Хорошо, — подвел итог разговору Дикан, и прямая поперечная морщинка на его открытом лбу чуть разгладилась, сверкнули радостью светло-серые глаза. — Пока идет неплохо.

Ужинали все вместе. Только, казалось, одному Белых безразлично было то, что стояло на столе. Время от времени он поднимался, к немалому удивлению хозяйки, и метровыми шажищами мерил большую хату Житкевичей. В это время все замолкали, и мне почему-то вспоминалась книга Д.А.Фурманова и фраза о том, что Чапаев думает.