У тихой Серебрянки - [14]

— Так вот я и думаю: придется нам с тобой распорядиться этими коровами и телками, — улыбнулся Михаил. — Один полицай убит, второй пьян, погонщики спят вповалку на полу, а сам староста потопал к охранникам. Ну соглашайся, Михаил нетерпеливо тормошил меня за рукав. — Значит, не хочешь преподнести господам немцам новогодний подарок?.. Ну что ж, тогда я один.

Прохоров пощупал на груди пистолет: он всегда совал его ствол в нагрудный карман — так, мол, удобнее выхватывать.

— Ладно, — согласился я, глазами Арсена Бердникова глядя на будущую операцию. Нет, кажется, он ругать не станет.

Пришлось ждать еще часа два, пока в окнах не погасли желтые блики от смоляков на припечках. Глубокой ночью мы отбросили тяжелую щеколду на воротах двора старосты. Под открытым небом скот прозяб, поэтому послушно пошел на улицу. Мы закрыли ворота железной щеколдой. Стадо направили по шоссе в сторону Хмеленца. Пусть коровы и телки разбредутся по кустарнику и лесу. Потом их подберут крестьяне — не дадут погибнуть…

Утром у колодцев тихонько перешептывались соседки. Староста и полицай Янченко не могли понять, куда исчез скот.

Мне не терпелось пойти к Татьяне Федоровне: по всем подсчетам приемник уже должен быть в Свержене. Но непонятным кажется отношение «властей» к случившемуся, и я осторожничаю. Иду сначала к Михаилу самыми людными местами, но пустынно, тихо на улице. Вдруг вижу: из своей калитки вышел Артем Ковалев, пристально смотрит на дорогу. Но что можно увидеть, если под утро все следы припорошил снежок?

— С Новым годом, господин староста!

— Новый год я признаю только по старому стилю, — теперь так же пристально он вглядывается в мои глаза, как минуту назад на заснеженную дорогу.

— Да? — удивляюсь я. — А немцы как отмечают: по новому или по старому?

Некоторое время староста молчит, носком красной бахилы ковыряет снег. Слабая улыбка чуть шевельнула его губы:

— Они меня вчера пригласили. Встретили мы праздник как следует. Был настоящий шнапс… А ты все баклуши бьешь?

— Так школа же закрыта. Вот иду в картишки поиграть.

У старосты вдруг пропадает всякий интерес к моей персоне. Сутулясь, он идет дальше по улице, глядя под ноги.

Уже скоро полдень, а в Серебрянке тишина: ни староста, ни Янченко не ищут невесть куда пропавший скот. Старики-погонщики на подводе уехали домой, в Корму. Значит, «власти» побоялись доносить в комендатуру о том, что этой ночью случилось в Серебрянке.

— А в какую комендатуру им докладывать? — вдруг спрашивает меня Михаил Прохоров. — В кормянскую, в журавичскую или в рогачевскую?

Действительно, кто знает, где пропали коровы? Почему именно в Серебрянке? А может, дальше к Рогачеву, может, еще перед Довском?

Значит, чего же мне выжидать, чего опасаться, ежели утром самого старосту поздравил с Новым годом, если он сам убедился, что дома сижу? А спросит, зачем в Свержень ходил, ответ прост: к дяде в гости.

Михаила Журавлева дома не было, и я огородами пробрался к хате матери Татьяны Федоровны. Там уже полным-полно народу. Многих знал, некоторых видел впервые. Но коль они пришли в этот дом, значит свои.

На огромном столе стояла трехлитровая бутыль водки.

— Милости просим даже опоздавших, — пригласила Татьяна Федоровна Корниенко.

Наполнили рюмки. Хозяйка поднялась со стула. Высокая, стройная, волосы черной волной пенятся на округлых плечах — красавица, да и только!

— Товарищи! — голос ее чуть дрогнул. — Мой тост за прошедший трудный год, за то, что мы выстояли.

И далее я услышал такое, что дух захватило. Татьяна Федоровна сообщила:

— 6 декабря под Москвой наши войска перешли в наступление. Немцы отброшены от столицы! На севере и юге — тоже. Ростов-на-Дону снова наш. Так за победу, товарищи!

Трудно описать эту радость. Все ликовали. Значит, Москва — наша, а Красная Армия развернула наступление!

Я по-доброму завидовал Татьяне Федоровне, что это именно ей удалось принести такую весть. Нелегко ей было добираться до Гадилович. Опасность угрожала на каждом шагу. На сверженской пристани она попала в переплет. Бургомистр Гадиловичской волости (он знал, что Корниенко — коммунист) сам приехал сюда, чтобы руководить заготовкой дров и вывозом их на железнодорожную станцию. Его грубый голос гремел в морозном воздухе, а ременная плеть то и дело ударяла по спинам подводчиков. Татьяне Федоровне удалось прошмыгнуть мимо бургомистра лишь тогда, когда он начал колотить пожилого крестьянина за то, что мало положил дров на сани.

В Гадиловичи добралась лишь под самый вечер Баня Макарчиков все еще возился с радиоприемником: паял, менял какие-то провода. А время бежало быстро. Вот и двенадцатый час. Неужели не успеет этот расторопный, не по годам смышленый подросток?

Он все-таки успел вовремя отремонтировать приемник. Перебивая шум, треск, попискивание, раздался далекий родной голос — М.И.Калинин поздравлял советский народ с наступающим Новым годом.

В этот момент кто-то требовательно забарабанил в наружную дверь. Ваня выключил радиоприемник. Хорошо, что сидели в пристройке, отделенной сенями от жилой половины дома. Сюда прямо не могли войти.

Мать Вани выскочила из пристройки и долго не возвращалась. Наконец она вошла, тяжело опустилась на ящик. — Немцы заходили. Приехала какая-то воинская часть. Трое хотели у нас остановиться, но увидели, что ребенок больной. Тифа боятся… Боятся, а последний десяток яиц забрали гады.