У тебя иное имя - [43]

Директор, казалось, был доволен спокойной и прохладной реакцией Хулио, который даже не поблагодарил за новое назначение. Реальность вдруг стала похожей на глину: так легко она принимала различные формы, повинуясь его капризам. Ему вдруг показалось, что он может делать с ней все, что ему будет угодно, что достаточно лишь захотеть, и желание тут же исполнится. Генеральный директор тоже стал что-то говорить, пытаясь соперничать с речью, произнесенной Хулио, а тот, глядя на него, вдруг понял: Орландо Аскаратэ не был протеже президента. Никаких указаний сверху, на которые намекал генеральный директор, не было: решение о публикации “Жизни в шкафу” было его личным решением. И тогда Хулио заявил: “Одно из первых мероприятий, которые мы обязаны провести, это пересмотр нашего портфеля на ближайшие годы. Мне кажется, в нем есть вещи, которые нам не годятся, которые попали в список публикаций, благодаря некоторой нашей инерции и отсутствию критического подхода. Подобные произведения могут подорвать уважение к нашему издательству. Я имею в виду, в частности, сборник “Жизнь в шкафу” Орландо Аскаратэ. И дело не в том, что книга плоха сама по себе: я лично дал на нее положительную рецензию, а в том, что ее автор недостаточно серьезен, чтобы делать на него ставку в предстоящий нам трудный переходный период.

Генеральный директор слегка побледнел и поспешил вмешаться: “Совершенно с тобой согласен, Хулио. Как раз вчера я взял эту рукопись домой и читал ее всю ночь. Книга неплохая. Но не дотягивает до нашего уровня. Сегодня утром я отдал распоряжение не публиковать ее.

Хулио кивнул, подтверждая его слова, и слегка сжал губы. Он вдруг почувствовал запах бульона, того самого, чашку с которым подносила ему мать, и понял, что окружающая реальность, та самая привычная, обыденная реальность, полна щелей, сквозь которые люди, подобные ему, могут проникать, чтобы увидеть жизнь с другой стороны. Эти щели искусно замаскированы под обычаи, правила поведения, привычки. Но иногда они открываются — как открываются раны, как открывается рот, — и поводом для этого может послужить что угодно: от чашки бульона до реинкарнации. И через эти щели человек способен проникнуть в лабиринт, из туннелей которого может управлять жизнью, как кукольник управляет марионетками.

Разговор продолжался еще около часа, но ничего существенного больше сказано не было. Хулио вернулся в свой кабинет, сообщил секретарше хорошие новости и отправился обедать.

Он хотел в одиночестве насладиться триумфом, а еще хотел пройтись по улице в своих новых джинсах, голубой майке и мятом пиджаке. “До будущего рукой подать, — сказал он себе, не разжимая губ. И добавил: — Прощай, Орландо Аскаратэ! Полезай в свой шкаф и затеряйся там среди его ящиков”.

Он пообедал в дорогом ресторане неподалеку от издательства. А после обеда выпил три чашки кофе и две порции виски и из-за стола поднялся в той степени опьянения, когда знакомые улицы кажутся улицами совершенно чужого города. Ему совсем не хотелось возвращаться на работу. И неожиданно для себя он решил навестить Рикардо Мелью, чтобы рассказать об удаче, которую принес его пиджак.

Ему открыла жена Рикардо, одетая в прозрачную тунику. Войти она не предложила.

— Привет! — сказал Хулио.

— Привет! — ответила она с улыбкой, предназначенной не ему.

— Рикардо дома?

— Рикардо? Нет. Он уехал в сельву.

Хулио подумал немного и пришел к выводу, что она говорит неправду.

— В какую сельву? — спросил он.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Где-то в Гватемале, кажется. Он никогда ничего не говорит.

— Можно войти на минутку? — спросил Хулио.

Женщина посторонилась, давая ему пройти, и они вместе направились в гостиную. Она шла чуть впереди, ее туника развевалась, образуя многочисленные причудливые складки и обрисовывая то одну, то другую часть стройного тела — сквозь ткань просвечивала розовая тугая плоть.

Мальчишки-подростка на сей раз в гостиной не было. Хулио сел на один из многочисленных диванов и сообщил: “Я только что пообедал”.

— Понятно, — ответила женщина.

— Я не верю в историю про сельву, — заявил Хулио без всякого перехода.

— Но он мне велел говорить это всем друзьям.

— Мы с ним не друзья, — возразил Хулио. — Если честно, мы с Рикардо всегда друг друга недолюбливали. Мы полжизни друг друга избегали. До того самого дня, когда я приходил к вам. И, между прочим, я тогда уже заметил, что он что-то скрывает.

— Что ж, раз ты ему не друг, — сказала женщина просто, — я могу тебе сообщить. Он в больнице. Видимо, скоро умрет. Ему три месяца проводят химиотерапию. Но если такая болезнь поразит в молодом возрасте или в возрасте около сорока — сделать ничего нельзя. Эти заболевания — не процесс, а быстрое разрушение.

Женщина закрыла лицо руками и заплакала, как маленькая девочка, которую несправедливо ругают взрослые.

— Рикардо с болезнями всегда не везло, — сказал Хулио, хотя вовсе не собирался этого говорить: казалось, кто-то вложил ему в уста заранее подготовленный ответ.

Он поднялся и вышел, не дожидаясь, пока женщина по имени Лаура перестанет плакать и отнимет руки от лица.

Улицы были странными. Особенно для человека, которому казалось, что под его загрубелой кожей открываются сотни артерий, по которым текут и газ, и гниль, и электрический ток. А еще вода, крысы и рабочие, которым надлежит поддерживать всю эту мешанину.