У сумрака зелёные глаза - [55]

А результатом оказалась солидная сумма, которой хватило не только мне на занятия с репетитором и оплату четырёх лет обучения, но и на улучшение условий жизни всей семьи. Эта помощь пришлась очень кстати, потому что отчим потерял работу в связи с сокращением штата, и нам стало бы совсем туго, если бы не эти деньги. Отчим презирал эту «подачку», но в течение полугода вынужден был жить на неё, пока с грехом пополам не устроился на новую работу — на почту.

С этого времени я начала ощущать, будто за мной наблюдает кто-то невидимый. Идя на учёбу и возвращаясь с неё, я то и дело озиралась, но никого не видела. За клумбами со сладко пахнущими левкоями никто не прятался, и под раскидистыми пальмами я не видела никого подозрительного, но странное чувство оставалось. Я начала беспокоиться, не паранойя ли у меня, но скрывала это от всех. Перед рассветом сквозь сон мне мерещилось, будто кто-то сидит у моей постели, и я просыпалась, оцепеневшая от ужаса.

Из-за всех этих странностей мой характер стал очень замкнутым и чудаковатым, друзей я практически не приобрела. К ухаживаниям молодых людей я была равнодушна, более того, испытывала тайную страсть к девушкам… Но боялась признаться в этом даже самой себе. Типично женские ценности — наряды, магазины, муж, дом, дети — мало интересовали меня тоже, да и выбранная мной профессия фармацевта в те времена была в целом неженской.

Политическая ситуация в стране была нестабильной: к власти приходили то республиканцы, то монархисты. В тридцать шестом году, когда установился режим генерала Метаксаса, умер отчим, а его троюродный брат Георгиос разорился и покончил с собой, мать болела, и моя работа в аптеке приносила практически единственный доход для семьи. Кроме меня относительно хорошо зарабатывал только Ираклис, сын дяди Георгиоса, каменщик. Его жена сидела дома с маленькими детьми, а мать, тётя Элени, после разорения и смерти мужа нашла подработку расклейщицей объявлений и продавщицей газет. Жили мы более чем скромно, но гордо — ни у кого в долг не брали.

Когда началась Вторая мировая война, Греция была оккупирована фашистами. Погиб Ираклис, его жена и дети пропали без вести, умерла мама… Что стала делать я? Да, Алёнка, ты правильно догадываешься: тогда я в первый раз рассталась с длинными волосами, вступила в Национально-освободительную армию и отправилась партизанить. Моя деятельная натура просто не могла позволить мне отсиживаться в подвале. При моей необыкновенной силе и неуязвимости я стала ценным бойцом. В ноябре сорок второго я участвовала во взрыве моста у города Ламия, что на шесть недель парализовало снабжение гитлеровских войск в Северной Африке.

Тогда же у меня случился короткий «военно-полевой роман», но не с одним из бойцов, а с семнадцатилетней медсестричкой. В мужской одежде, стриженная под машинку и по поведению мало отличавшаяся от остальных бойцов, я походила на красивого паренька. Ангела была новенькой в нашем отряде и не знала моего небольшого «секрета». Называли меня все по прозвищу — Ёжик (из-за моей ультракороткой стрижки), а настоящим именем не пользовались. Со стороны Ангелы начались улыбочки, румянец, волнение — словом, весь девичий набор. Ощутив её интерес к себе, я не стала раскрываться: уж очень мне хотелось её поцеловать, но не по-дружески или по-сестрински, а по-настоящему, как любимую. Под сердцем у меня поселилось что-то нежное, щекотное, мои мысли всё время крутились вокруг Ангелы, а когда мы встречались взглядами… о! Нестерпимо хотелось её стиснуть и целовать много-много раз. Была она очень миленькой — с толстыми чёрными косами и огромными карими глазами, а ресницы — как опахала. Многим бойцам она нравилась, но вот поди ж ты — из всего отряда ей приглянулась именно я.

Обстановка предоставляла очень мало возможностей для каких-то отношений, но осознание, что каждый день может стать последним, обостряло все желания. Как-то во время затишья я вызвалась проводить её до лесного ручья за водой. Когда мы шли среди солнечных зайчиков и зелени, казалось, что нет никакой войны. Ангела оступилась на камнях, я подхватила её… Сердце у неё стучало часто-часто, как у пташки, ресницы дрожали, а губки приоткрылись — не то испуганно, не то призывно.

Опыт в поцелуях у меня тогда был, мягко скажем, невелик, а у неё — и вовсе никакого. Она думала, что целоваться нужно с сомкнутыми губами, и пришлось приоткрыть ей ротик, взяв за подбородок. Она пискнула и дёрнулась, но из моих объятий ни одной девчонке не вырваться. В общем, моё желание осуществилось. Позабытые вёдра валялись в стороне, а мы, лёжа на травке, готовы были проглотить друг друга.

Но если целовалась Ангела с упоением, то остальное — ни-ни. Может, считая меня парнем, боялась забеременеть, а может, просто потому что в первый раз — всегда немного страшно. Но меня устраивало такое положение: мне пока не хотелось обнаруживать отсутствие у меня между ног предмета, которого она так боялась, а значит, и свой пол.

— Ёжик, миленький, не надо, ладно? — прошептала она. — Я так сразу не могу.

— И не надо торопиться, — сказала я. — Ты же порядочная девушка. Мне это нравится.