У судьбы две руки - [27]

— Пойдем, — решительно сказал Степан.

— Куда? — опешил Герман, еще не зная, что в тот момент решалась его судьба.

— Как куда? В деканат! Пока очередь не набежала. Думаешь, мы одни желающие будем?

Их записали без проблем: заместительница декана, которая курировала их поток, выдвинула условие, что на раскопки возьмут лишь тех, кто сдаст сессию без задолженностей. Герман шел твердым хорошистом, Степан клятвенно заверил, что подтянет все «хвосты». Отец желание сына поменять цивилизованный отдых в Европе на археологические раскопки в российской глубинке воспринял с энтузиазмом. В отличие от матери, которая всполошилась и нарисовала себе всякие ужасы, которые могли бы поджидать ее единственного сына в полевых условиях — от смерти от дизентерии до гибели от укуса какой-нибудь ползучей твари.

— Брось, Яна. Ничего с ним не случится. Напротив, наш домашний мальчик наконец-то повзрослеет, — снисходительно усмехнулся отец, чем не успокоил мать, а встревожил еще больше. Однако она вынуждена была в итоге сдаться.

Герман еле дождался августа, а за месяцы сессии, помимо билетов к экзаменам, изучал материалы, связанные и с тем краем, куда ему предстояло ехать, и с раскопками. Он даже увлекся древней историей и зачастую перед сном рисовал в воображении момент триумфа, когда раскопает под слоями земли и песка нечто ошеломляющее, что еще никому до него не удавалось обнаружить. Но на деле все оказалось куда прозаичнее. Работа, на которую набрали студентов-добровольцев из разных вузов, напоминала Герману копание в большой песочнице: монотонные манипуляции совочками и ножичками и бесконечные ведра земли, которую ссыпали в кучи, воздвигая гигантские куличи. Вставали в семь, быстро завтракали и в восемь уже приступали к раскопкам. Работали с перерывами каждый час на десять минут до полудня, затем был получасовой обед и снова, уже до вечера, работа. О том, чтобы откопать нечто грандиозное, как Герман мечтал, пришлось забыть уже на второй день раскопок. Чаще всего попадались бусины и бисерины, немного реже — черепки и обломки костей. Но Герман, несмотря на разочарование первого дня, увлекся. Этому способствовали и особая атмосфера полевой романтики, и компания (работали споро, слаженно, с шутками и интересными дискуссиями), и внезапно обрушившееся на него осознание близости к древней культуре. Но главной причиной всему была, конечно, Вика.

Ее увидел он на второй день своего приезда. Вика находилась на раскопках, как потом стало ему известно, уже второй месяц. И опять, как и то судьбоносное объявление, заметил ее первым Степан, и снова друг ткнул Германа в бок локтем с привычной фразой: «Гера, гля!» А Герман уже и сам увидел группку парней и девчонок, окруживших рослую загорелую девушку с короткой стрижкой. Незнакомка что-то говорила, одновременно указывая рукой то на участок, на котором накануне работали Герман со Степаном, то на выросшую за минувший день земляную насыпь. Герман невольно замедлил шаг, словно желая продлить момент, когда еще можно наблюдать за девушкой незамеченным. Это не была любовь с первого взгляда, но что-то внутри сделало кульбит в тот миг, когда девушка неожиданно оглянулась и, сощурив черные глаза, посмотрела на Германа.

— Опаздываете, молодые люди! — произнесла она грудным голосом. — Проспите важные открытия!

Герман демонстративно вскинул левую руку, взглянул на воображаемые часы, и, принимая вызов, провозгласил:

— Семь часов пятьдесят девять минут восемнадцать секунд. Еще сорок две секунды до начала великих открытий. Вопросы есть?

Она усмехнулась, показав идеально ровные белые зубы, и убрала упавшую на лоб выгоревшую на солнце до светло-каштанового оттенка прядь. Невинный жест вдруг вызвал у Германа неясное смятение и ощущение, что все выходит из-под контроля, что теперь не он будет хозяином своим мыслям и поступкам, а эта загорелая брюнетка с короткой стрижкой и цыганскими глазами.

— Надеюсь, молодой человек, вы и в работе такой же дотошный.

— Я не только в работе дотошный, — ляпнул он, не подумав, чем вызвал короткий смешок у следивших за их перепалкой напарников. Девушка снова усмехнулась и слегка качнула головой, словно умиляясь его нелепым попыткам острить.

— Как тебя зовут? — внезапно перешла она на «ты».

— Герман, — ухмыльнулся он, ожидая привычных уже ему комментариев по поводу своего имени.

— Ну что ж, Герман, смотри, я не Лизавета Ивановна, а пиковая дама. Не боишься, что погублю?

— От вашей руки и смерть будет желанной, — пафосно провозгласил он, предвкушая кокетство девушки или хотя бы ее смех. Но она уже потеряла к нему интерес. Не глядя на Германа, незнакомка махнула, подала знак к началу работы и первой направилась к участку.

В тот день они еще несколько раз пересеклись. Брюнетка не обращала на Германа никакого внимания, зато притягивала его взгляд — куда бы ни шла, что бы ни делала. К обеду Герман уже знал, что ее зовут Викой, что она — выпускница археологического вуза, что раскопки для нее — родная стихия, и здесь она негласно выполняет роль наставницы и начальницы над студентами-новичками. Оттого что она совершенно не смотрела в его сторону, Герман злился. Он видел Вику разговаривающей с бородатыми археологами, которые выполняли не черновую, как студенты, работу, а исследовательскую. И, конечно, замечал, как просто она держится с такими профи, и особенно то, как на равных общаются с ней археологи, и это отчего-то сильно задевало Германа. Ему хотелось поразить Вику каким-то поступком, важным открытием или остроумным замечанием, но, как назло, в тот день ему не попадались даже пуговицы. А голова словно была наполнена пустой породой, в которой не нашлось ни проблеска золотых мыслей. Никогда еще Герман не чувствовал себя таким ничтожным, тупым и неинтересным. Далась же ему эта пава! Ведь совершенно же не в его вкусе: крупная, коротко стриженная, грубоватая. Но был вынужден признать, что именно то, что она так не похожа на всех его предыдущих пассий, и скрывалась одна из причин его интереса к ней. Еще в Вике чувствовалась особая энергетика — неистощимая, мощная, стихийная. И в каждом жесте — вытирала ли она лоб, поправляла ли бандану, пожимала ли по-мужски руку бородатым археологам, завязывала ли на грубом ботинке шнурок — сквозила сексуальность, но не жеманная, наигранная, как у гламурных клубных девиц, а естественная, первородная, магнетическая. К концу дня Герман был измучен так сильно, словно эта девушка лишь своим присутствием обессилила его, зол и голоден.