У судьбы две руки - [25]

— Она беременная! Если бы не это! Я же тебя люблю!

Алина аккуратно прикрыла за собой дверь, хоть ей хотелось шарахнуть ею изо всех сил, а затем побежала по лестнице на свой этаж — быстро, спотыкаясь и задыхаясь, словно опасаясь погони. «Если бы не это… Если бы она не была беременной», — стучало в висках вместе с кровью, сводя с ума. Дома Алина швырнула сумочку прямо на пол и, не снимая верхней одежды, направилась в комнату, достала из ящика стола заготовку и краски. С секунду она еще поколебалась, а затем обмакнула кисточку в красную краску.

В тот раз она рисовала не боль, а смерть. Избавляла не от болезни, а призывала гибель, кладя неаккуратно, размашисто и уродливо мазок за мазком. Втыкала кисточку в матрешкин живот с такой ненавистью, будто вонзала нож, расплющивая ворс и оставляя на дереве похожие на кровавые раны ляпки. Затем исступленно черкала черным, изображая пустоту, и остановилась лишь тогда, когда вся матрешка в несколько слоев покрылась черными и красными кляксами. Алина посмотрела на свои испачканные красным, будто кровью, руки, а затем зарыдала. Опомнившись, она бросилась оттирать еще не высохшую краску — вначале салфетками, затем растворителем, но оттереть дерево до девственной белизны ей так и не удалось.

Уснула Алина уже под утро, забывшись черным, без образов и мыслей, сном. А днем в офис прилетело известие о том, что у Сашиной начальницы ночью случился выкидыш. Таисию срочно отвезли в больницу, где и прооперировали. Офисные кумушки вздыхали и сочувствовали. Алина в тот день отпросилась с работы, поехала к больнице, в которую увезли Таисию, и просидела на лавочке в больничном сквере до ночи. Проступок выжег ее, оставив вместо былых чувств пожарище.

В тот день, когда побледневшая, исхудавшая после болезни Таисия вернулась в офис, Алина написала заявление об уходе. Никто не стал задерживать девушку, словно о ее преступлении было известно всем.

Она долго не могла прийти в себя. Не начинала поисков новой работы, но и находиться дома тоже было невыносимо. Матрешки, краски и кисточки Алина вынесла на помойку еще раньше, поклявшись себе больше не «лечить» и не просто рисовать. Та черная сила, которая, оказывается, соседствовала в ней со светлой, не только приводила ее в ужас, но и вызывала ненависть к самой себе. Выбрав уединение и вступив на путь самоистязания, Алина медленно, но верно приближалась к гибели. И кто знал, как бы все повернулось, если бы не попавшееся на глаза объявление о сдаче дома у моря…

— Замерзнешь и простынешь, — услышала она за спиной тихий голос Евгения. Алина не удивилась, а даже обрадовалась, словно ожидала, что он придет и спасет ее от одиночества и удручающих воспоминаний. Евгений легонько коснулся ее плеч, но тут же отдернул ладони, будто обжегшись.

— Прости.

Алина оглянулась и встретилась с мужчиной взглядом.

— Я опять облажался, — удрученно пробормотал он. — Слишком поторопился. Я не хочу на тебя давить. Просто ты… мне слишком нравишься.

— Тш-ш, — перебила его Алина, прикладывая палец к своим губам.

— Да, я опять не то говорю. Какая неловкость! Только все порчу сегодня. Будет ли у меня еще возможность реабилитироваться?

— Будет, — улыбнулась Алина, потому что он так смешно всплеснул руками, выражая отчаяние. — Только давай сейчас вернемся домой. Слишком поздно.

— Да, конечно, — ухватился за предложение, спасающее его от окончательного падения, Евгений.

Они вернулись в зал. Мужчина расплатился, а затем проводил Алину к машине.

В какой-то момент, когда они прощались возле ее дома, Евгений вдруг шагнул к ней и взял ее лицо в ладони. Сердце Алины учащенно забилось в ожидании поцелуя, но в то же время она чуть отступила назад.

— Спокойной ночи, — прошептал мужчина. И неохотно выпустил ее заалевшее лицо из ладоней.

Он ушел. И только возле машины оглянулся и коротко махнул Алине рукой. Она слабо улыбнулась, не зная, разглядит ли он в потемках ее улыбку. Взревел двигатель, и Алина, провожая взглядом маленький «Фольксваген», тихо вздохнула — то ли с облегчением, то ли с сожалением.

6

Решение поехать в Гористый было спонтанным и потому рискованным. Двигал Германом вовсе не страх, а понимание того, что процесс запущен и назад хода нет. Чувства, похожие на те, что испытывал сейчас, он переживал в юности на американских горках — в тот момент, когда техник запускал аттракцион и поезд медленно начинал движение. Это уже потом захватывало дух, и мысли в противовес несущемуся поезду замедляли течение, а в «мертвой петле» и вовсе останавливались. Но в те первые секунды, когда гусеница из кабинок неторопливо вползала на первый подъем, чтобы потом ухнуть с высоты и на бешеной скорости пронестись по всем спускам и подъемам, сердце отбивало ритм не хуже каблуков танцовщицы фламенко, кровь пульсировала в висках, а в животе ворочался и бурчал разбуженный адреналином неведомый зверь.

Герман ждал этого момента — когда неведомый «техник» запустит аттракцион, когда ему дадут понять, что игра началась. Но когда это случилось, неожиданно оказалось, что к адреналиновому возбуждению примешиваются сомнения. Может, он просто повзрослел, сменил безбашенность на ответственность, как джинсы с майками — на деловые костюмы. А может, просто понимал, что в отличие от аттракциона здесь еще можно сделать ход назад. Просто рассказать девчонке все, что он знает, и настоять на том, чтобы она уехала.