У ступеней трона - [35]

– Нет, не соблазняй меня! Спасибо, что разведал, вот тебе за это два десятка желтячком, и ступай себе с Богом. Коли что нужно будет, коли надумаю я с этим сударем разделаться, так я за тобой пришлю.

Барсуков взял деньги, пожал плечами и, даже не сгоняя с своего лица презрительной улыбки, откланялся графу Головкину.

Когда за ним затворилась дверь, Александр Иванович прошептал:

– Это еще не уйдет, претит мне такая расправа. Попытаюсь, может, как-нибудь иначе выйдет. Благо и то, что я теперь в потемках не брожу и знаю, с какого конца мне за дело приняться.

Он резко хлопнул несколько раз в ладоши и приказал вбежавшему слуге тотчас же заложить сани, а когда сани были поданы к подъезду, он уселся в них и приказал кучеру ехать на Надеждинскую, к тому дому, где теперь жил Василий Григорьевич.

Баскаков был как раз дома, когда его слуга доложил ему, что приехал граф Александр Иванович Головкин и просит с ним свидания. Он тотчас же вышел навстречу неожиданному и неведомому гостю и страшно изумился, когда увидел перед собою того самого офицера, который несколько дней тому назад остановил его на Невском.

– Вы, сударь? – воскликнул он. – Или опять виною это проклятое сходство?!

Головкин ответил ему не сразу. Он был также донельзя изумлен, увидав пред собою двойника Барсукова, но, вспомнив о цели своего визита, придал своему лицу надменное выражение и резко проговорил:

– На этот раз, сударь, я уже не ошибаюсь, и мне нужно именно вас.

– Меня? – удивленно протянул Баскаков. – Но что же вам угодно? Я вас положительно не знаю.

Злобная усмешка вспыхнула в серых глазах Головкина.

– Да, но я вас знаю. Вас ведь величают Василием Григорьевичем Баскаковым, и вы состоите на службе в берг-коллегии?

– Совершенно верно, – уже серьезно ответил молодой человек, чувствуя, как в нем опять поднимается странная антипатия к этому совершенно незнакомому офицеру и раздражение на его тон, которым он говорил с ним. – Совершенно верно, меня зовут Василием Григорьевичем Баскаковым, и я служу в берг-коллегии. Что же вам, собственно, угодно от меня?

Его хладнокровие подействовало раздражающим образом на Головкина, и он вспыхнул от гнева.

– Мне нужно знать, – почти крикнул он, – в каких отношениях вы находитесь с княгиней Трубецкой.

Яркая краска залила щеки Баскакова.

– Странный вопрос, сударь! – заметил он, едва сдерживая поднимавшееся в нем волнение. – Неужели вы думали, что я вам отвечу на этот вопрос?

Упрек, ясно прозвучавший в тоне Баскакова, заставил Головкина совершенно потерять самообладание.

– Можете не отвечать, – грубо произнес он, – но это нисколько не изменяет дела. Я прекрасно знаю, что вы состоите ее любовником.

Кровь бросилась в голову Василия Григорьевича. Он инстинктивно сжал кулаки и сделал движение в сторону Головкина; еще мгновение, и он бросился бы на графа, не помня себя, но его остановило его обычное хладнокровие, его умение владеть собой даже в самые трудные минуты. Он отступил на шаг назад, скрестил руки на груди и проговорил немного вздрагивающим от все еще не улегшегося волнения голосом:

– Очевидно, сударь, вы меня очень плохо знаете, если осмелились сказать только что вырвавшуюся у вас фразу. Ваше счастье, что я не потерял силы воли, иначе вам было бы уже поздно раскаяться в своих словах. Но, хотя я и не имею графского титула, я вижу, что я гораздо воспитаннее вас, и потому, чтобы не раздражать меня более, чтобы не вызывать меня на новую вспышку, которая может окончиться очень печально для вас, я прошу вас, сударь, уйти, и уйти как можно скорее. Но, конечно, вы понимаете, что этого оскорбления имени женщины, которую я глубоко уважаю, я вам не прощу, и вы скажете моим секундантам, где мы с вами встретимся еще раз.

Головкин побледнел. Он совсем не рассчитывал на такой исход своего разговора с Баскаковым, и ему совсем не хотелось уйти, не доведя до конца этой беседы. Он тряхнул головой и отозвался с пренебрежительной усмешкой:

– Вы еще успеете прислать ко мне секундантов, но я, во всяком случае, должен пока объясниться с вами без посредников и надеюсь, что вы, как вы сами только что сказали, слишком воспитанный человек, чтоб нападать на другого иначе, как в честной схватке.

Василий Григорьевич страшным усилием воли подавил клокотавший в нем гнев и холодно ответил:

– Если вам угодно продолжать далее это неприятное объяснение, за которое мы с вами рассчитаемся с оружием в руках, то извольте, я вас слушаю.

– Вот видите ли, сударь, – начал после небольшого молчания Александр Иванович, – в чем дело: прежде чем княгиня Трубецкая полюбила вас, – а я не сомневаюсь в том, что она вас полюбила, – она считалась почти моей невестой. Я убежден, что если бы на вашей дороге, как теперь на моей, встретился соперник в обладании сердцем любимой женщины, то вы постарались бы удалить этого соперника, потому что нужно быть святым человеком, чтобы спокойно отказываться от своего счастья, а я такой святостью не обладаю, да мне кажется, что и вы не обладаете ею.

– Кто же вам мешает удалить меня с своей дороги? И о чем нам больше с вами объясняться? Вы меня оскорбили, я вас вызвал на дуэль, постарайтесь меня убить, и дорога к сердцу Анны Николаевны будет перед вами открыта. О чем же нам больше разговаривать?