У стен Старого Танжера - [34]

Потом он пообещал, что зайдет завтра и побеседует со мной пообстоятельней. Но я больше не видел его в Эль-Ксар-эль-Кебире, и сведущие люди, которые есть повсюду, у них просто такое ремесло — все знать, говорили, что ночью он уехал с одним старым мальтийцем, тайно занимавшимся торговлей оружием.

Пока Башир вытирал пот со лба, Кемаль, заклинатель змей, воспользовался паузой и спросил:

— Когда ты встретил здесь Сауда? В первые дни лета, чуть позже конца рамадана, не так ли?

Кемаль говорил очень медленно — чувствовалось, что он редко прибегает к человеческой речи.

— А ты откуда знаешь? — удивился Башир.

— Приехав к нам, он продал мне двух великолепных змей, которых поймал по дороге, — сказал Кемаль. — Они прекрасно работают.

Он заиграл на своей маленькой флейте какую-то ритмичную, пронзительно звучащую мелодию, и две змеи высунули свои страшные головы из мешка, что лежал в ногах у заклинателя. Покачавшись немного, они, подчиняясь магическому слову Кемаля, спрятались в мешок.

И Башир смог продолжить свой рассказ:

— Итак, — сказал он, — выйдя из лечебницы доктора Эванса, я встретил Сауда Рифа. Он шел, будто принц, горделивой походкой, не торопясь, он был высок и строен, как минарет. На нем была черная изодранная джеллаба, на поясе красовался большой кинжал. Здесь он еще больше, чем в Эль-Ксар-эль-Кебире, где часто можно встретить похожих на него кочевников, производил впечатление единственного, по-настоящему свободного человека.

Он без труда вспомнил меня. Неужели и впрямь я так выделяюсь в толпе, словно какая-нибудь рыба, обросшая шерстью, или рогатая лошадь? Он засмеялся, чуть обнажив края зубов, и спросил, всегда ли у меня при себе рогатка. Я показал ее ему, ведь я никогда с ней не расстаюсь, — и он снова рассмеялся. Тут я почувствовал, что привязался к нему всем сердцем, и в ту же минуту забыл и доктора Эванса, и его лечебницу, и даже ослика. Когда рядом со мной был Сауд Риф, я уже сам себе не принадлежал.

У него не было приятелей в нашем городе, и он меня повел в мавританскую кофейню, расположенную прямо у ворот касбы. Я покорно шел за ним, испытывая чувство признательности и переполняясь гордостью. Что и говорить — я был безмерно счастлив.

Мы поели пирожков в масле с яичной начинкой, жареного миндаля, шашлычков из печени ягненка, фаршированного перца и медовых пирожных, выпили много чая с мятой, такого сладкого, что ложка прилипала к стакану. Мой желудок блаженствовал. Сауд относился ко мне как к мужчине, своему приятелю. Он рассказывал разные истории, еще более чудесные, чем сказки: об охоте на диких антилоп и о джиннах пустыни, о цветах, растущих в Сахаре, и о караванах, о пальмовых рощах, о мужчинах, что всегда закрывают лицо синими платками[10], и о непобедимых воинах, о которых в народе слагают песни.

Удобно устроившись прямо на полу, мы сидели, подогнув под себя ноги, на террасе мавританской кофейни. Народу было много: вокруг нас таким же образом устроились бедные мусульмане. Они разговаривали, мечтали, дремали, закутавшись в свои джеллабы и бурнусы. Солнце освещало ворота касбы, крепостные стены и, дальше, отражалось в морской воде. Людская толпа поднималась и спускалась по широким ступеням улицы. Сауд все говорил и говорил, и я чувствовал себя словно в раю.

Внезапно все переменилось. Человек десять иностранцев, мужчин и женщин, остановились возле нашей террасы. Их сопровождал Али, которого я хорошо знаю: он водит по городу богатых туристов. Обычно он ведет их на крышу старинного султанского дворца: там находится самая дорогая, самая чистая мавританская кофейня, откуда открывается красивейший вид. Однако этим иностранцам было весьма любопытно один-единственный раз прожить несколько минут так, как живут танжерские бедняки. Только вот усесться на землю в своих роскошных нарядах они не могли, и гид Али попросил хозяина кофейни принести столы и стулья. На террасе свободного места не было, но хозяин знал, что от этих десяти иностранцев получит больше денег, чем от сотни обычных посетителей, и велел всем потесниться или уйти совсем. Все подчинились — кроме Сауда, который остался сидеть там, где сидел. И я остался с ним. А когда иностранцы устроились на террасе, Сауд поднялся, плюнул им под ноги и ушел. Хозяин кинулся за ним, вопя: «Остановись! Ты не заплатил! Мои деньги! Мои деньги!» — «Жирный раб, я для тебя всего лишь монета?!» — бросил ему Сауд, наполовину вынув из кожаных ножен свой кинжал. И мы стали спускаться по улице, ведущей в нижний город.

Пройдя немного, я спросил у Сауда, случается ли подобное во французском Марокко, откуда он пришел.

В ту же секунду я оторопел от страха. Обнажившиеся зубы Сауда напомнили мне хищные зубы гиены, но на этот раз он вовсе не смеялся. Схватив меня за шею железными пальцами и сжав так, что у меня хрустнули позвонки, он сказал: «Нет французского Марокко, и нет испанского Марокко, и нет танжерского Марокко! Для меня все эти страны составляют одно целое — мою страну, родину моих предков, преданных истинной вере, храбрых воинов и свободных людей!» Кровь стучала у меня в висках — то ли потому, что он яростно схватил меня своей ручищей, то ли потому, что он произнес эти прекрасные слова. Я закричал: «Отпусти, прошу тебя! Я всего лишь слабый уродливый мальчишка, но я думаю так же, как и ты!» Сауд посмотрел мне в глаза и понял, что я говорю искренне. Своей рукой он по-прежнему держал меня за шею, но теперь уже спокойно, дружески. Тут он на какое-то время задумался, а потом спросил, хорошо ли я знаю окрестности Танжера.