У стен Анакопии - [31]

Главы апсильских родов собрались под священным деревом предков. Этот дуб выделялся величиной и мощью даже среди своих многовековых собратьев — настоящий великан среди великанов. На его широко раскинувшихся могучих ветвях висели многочисленные подношения ищущих покровительства Ажвейпша — оленьи рога, черепа зверей, расшитые пояса, разноцветные лоскуты. На одном из суков виднелись истлевший лук и колчан со стрелами. Рассказывали, что лук и стрелы повесил какой-то бездетный апсил, просивший у Ажвейпша сына, а когда его желание исполнилось, он к своим подношениям добавил люльку, из которой вырос посланный богом малыш. Так они и висели рядышком, олицетворяя надежду апсилов на всемогущество старых языческих богов, веру в которых не поколебало даже трехсотлетнее господство христианства.

При появлении Маринэ главы родов почтительно встали. Правитель апсилов жестом попросил всех сесть, но сам остался стоять, опираясь на алабашу.

— Дети мои, — тихо, но внятно заговорил Маринэ. — Мое старое сердце наполняется радостью, когда я вижу вас. Вы слетелись ко мне по первому моему зову. Вижу: вы готовы идти в бой, храбрые мои воины.

Все снова встали и поклонились вождю, который не раз водил их на славные битвы. Тем самым старейшины выражали готовность и впредь служить ему мечом.

— Но на этот раз не воинской доблести жду от вас — пусть ваши мечи остаются в ножнах. Мне нужны ваши преданные сердца и ваша вера в будущее нашей родины. Ради этого я созвал вас.

— Мы готовы повиноваться тебе. Приказывай, — сказал Апста зыхьчо.

— Приказывать — значит принуждать. Я же хочу от вас не слепого повиновения, а проявления мудрости.

Маринэ окинул апсилов взглядом, но видел их как в тумане — ему вдруг отказало зрение. Сердце правителя внезапно затрепетало, как птица в силке; в него вонзилась боль. Он понял: это конец. Маринэ давно был готов к этому и потому остался спокоен, как подобает апсилу перед лицом смерти. Старик только покачнулся, но когда Евстафий хотел поддержать его, отстранил сына движением руки. Апсилы должны видеть: с ними говорит их правитель. Ум его ясен, решение непреклонно. Все видели, что их вождю трудно говорить, и взволнованно ждали, понимая необычность происходящего. В густой кроне, священного дуба перекликались зяблики, вдали приглушенно шумел расходившийся Кодор. Дадын смотрел в ту сторону, будто прислушиваясь к сердитому рокоту реки. В действительности он весь напрягся, готовый ко всему. Он тоже ждал.

— Если бы я сказал, что мне нужны ваши жизни, я знаю: любой из вас, не колеблясь, отдал бы свою, но сегодня я от вас хочу большего, — продолжал Маринэ.— Духи гор сосчитали дни моей жизни, но прежде чем оставить вас, я скажу то, что подсказывает мне мудрость прожитого. Это вое, что у меня для вас осталось...

Маринэ перевел дыхание. Он поднял голову и прислушался к щебетанию птиц — так, по крайней мере, всем казалось. На самом деле старец прислушивался к скребущей сердце боли.

— Мне нечего скрывать от вас. Духам гор не было угодно, чтобы дело моей жизни увенчалось успехом. Апсилия и Абазгия не стали единым эриставством, как того все мы желали. Но это желание не должно умереть со мной. Апсилия обескровлена, мы изнемогаем в борьбе с агарянами. Мы не можем без конца противостоять им: нас мало, их много. Если апсилы не хотят разделить судьбу мисиминян, они должны объединиться с абазгами в одно государство... по нашей доброй воле под рукой Леона Абазгского. Под священным дубом будто пронесся вихрь. Многие вскочили, послышались негодующие возгласы:

— Не пойдем, под Леона!..

— Абазги отсиживались за нашей спиной!..

— Леон — выкормыш императора Льва. Мы ему не верим!..

Евстафий был бледен; он с ненавистью смотрел на Дадына и Дигуа. Маринэ поднял дрожащую руку, призывая к тишине, но страсти разгорались все больше. Дадына и Дигуа окружили приближенные Евстафия, кое-кто из них схватился за рукоятки мечей. Дадын встал и скрестил на груди руки. Мудрый абазг спокойно пережидал бурю. Дигуа остался сидеть, потому что знал: апсил не осрамит себя, не ударит сидящего.

— Я пока еще правитель! — твердо произнес вдруг Маринэ. — С каких пор вы перестали уважать старших? Стыдитесь, апсилы, я не узнаю вас!..

Некоторое время царило молчание. Все чувствовали смущение перед своим старым вождем, никто больше не садился. Встал и Дигуа. Он с облегчением вздохнул и бросил на Дадына вопрошающий взгляд. Тот был невозмутим. В Дигуа вспыхнула снедавшая его неприязнь к старому камариту. Он сознавал, что соперник проявил больше мужества и выдержки. Но тут снова заговорил Маринэ, и Дигуа весь обратился в слух.

— Я говорю об объединении Апсилии и Абазгии под рукой Леона с болью в сердце. Но я вижу: это только моя боль. Какой совет вы можете дать, если позволили распалиться своему сердцу? Слушайте, а потом взвесьте все спокойно и мудро, как мужчины. Я никого не принуждаю избирать своим патроном Леона Абазгского, каждый волен поступать по-своему...

Переждав новый приступ, Маринэ снова заговорил:

— Абазги и апсилы — родные братья. Обычаи, язык и боги у нас одни. В жилах многих апсилов течет абазгская кровь... Разве мы не берем себе жен у абазгов, а они — у нас? Что нас разделяет? Ничто. Объединяет же многое: общая судьба наших народов-братьев... Когда воины царя Хосрова и мусульмане разоряли Апсилию, разве абазги не приютили наших жен и детей, разве не они помогали нам в битвах?.. Когда аланы по наущению спафария Льва залили кровью Абазгию, разве мы оставили наших братьев в беде? Неужели духи гор отняли у нас память, и мы забыли об этом?.. Вы скажете: а как же наследник, которому я должен передать Апсилию по праву?..