У самого Черного моря. Книга III - [31]

Кто в эти минуты не вспоминал слов щемящей душу песни «Заветный камень»?

Взойдет на утес

Черноморский матрос,

Кто Родине новую славу принес.

И в мирной дали пойдут корабли

Под солнцем

Родимой земли.

«Мирная даль» тогда еще только брезжила. Но флот входил в Севастополь, В наш свободный, родной Севастополь.

Наука ненависти

Страшными были заключения всех, кто это видел: и членов Комиссии по расследованию фашистских зверств, и журналистов, и просто тех, кому даны слух и зрение. Фашистские мерзавцы предали огню и разрушению все исторические памятники города и русской славы, его многочисленные архитектурные реликвии. В развалинах лежали все предприятия, в том числе Морской завод, сооружения порта, культурные и бытовые учреждения. Военно-исторический музей первой обороны Севастополя, знаменитый институт физических методов лечения имени Сеченова, биологическая станция Академии наук СССР, Морская обсерватория, Дом флота, Морская библиотека, Херсонесский историко-археологический музей, картинная галерея, Владимирский собор, драматический театр, кинотеатры, техникумы, школы, гостиницы, детские сады и ясли — все было разрушено, разграблено, загажено.

Взорваны Графская, Минная, Корабельная, Северная, Инженерная, Телефонная и другие пристани. Подорваны туннели — плод долголетнего и титанического труда русских людей.

Искромсанный в куски, лежал в глубоком ущелье Камышловский железнодорожный виадук, один из самых высоких в стране.

Горестно вздыхали железнодорожники: у них на станции все взорвано и порушено. В двух местах — с высокого крутого берега Северной бухты и за Инкерманом — гитлеровцы сбросили под гору тысячи вагонов и цистерн, а обломки их подожгли. Ни одного паровоза. Завалены все туннели?

Разрушено было 97 процентов всего городского хозяйства.

На улицах освобожденного города нужно было проложить тропки и дорожки, очистить проходы и проезды на главных магистралях, на спусках к причалам и пирсам. И всюду еще таилась смерть: гитлеровцы начинили город и его бухты десятками тысяч мин.

Но не только разрушения, руины и пепел оставили горестные раны в человеческих душах. Здесь я должен перенести время повествования почти на тридцать лет вперед, в 1972 год, когда Выездная сессия Военного трибунала Краснознаменного Киевского военного округа рассматривала уголовное дело карателей из добровольческого батальона СД.

На имя председателя суда полковника юстиции А. Е. Бушуева, государственного обвинителя полковника юстиции П. И. Модленко, членов трибунала, в редакции газет ежедневно поступают письма от граждан не только Крыма, но и других областей и республик. В них — гнев, негодование, проклятие палачам, виновникам гибели тысяч советских людей. Эти письма являются дополнением к обвинительному заключению.

Многие строки невозможно спокойно читать. Матери, жены, дети погибших, бывшие узники… Их боль лишь на время утихала. Суд с новой силой растревожил никогда не заживающие душевные раны.

Анна Петровна Харитонова к письму, присланному из Алушты, приложила справку из Госархива, в которой говорится: «По материалам Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в период временной оккупации Крыма (1941–1944 гг.), в списках граждан, расстрелянных по Симферопольскому району, под № 185 числится Панков Петр Ефимович, директор школы, под № 186 — Панкова Тамара Михайловна, учительница, под № 187 — Панков Геннадий Петрович, учащийся».

Анна Петровна пишет: «В справке почему-то ничего не сказано о сестре Софье, ей тогда был 21 год. Она тоже погибла в том же концлагере, на территории совхоза „Красный“.

Вот уже 25 лет я работаю, как и мои родители, в школе. Только труд помогает мне бороться с пережитым горем.

Не исключено, что кто-то из подсудимых убивал моих родных. Требую самой суровой кары над ними».

«В этом концлагере замучили моего брата Василия, — пишет жительница Симферополя Варвара Прохоровна Охременко. — Его вытащили из колодца 21 апреля сорок четвертого года, а 22 были похороны. И я там была с больной матерью. Она инвалид первой группы, не ходила. Упросила отвезти ее на коляске. А я носила воду консервной банкой и обмывала лицо брата… Такой кошмар не забудешь».

Леонид Пантелеевич Банскалинский просит трибунал выслушать его, так как он является не только очевидцем злодеяний, совершенных фашистами и их прихвостнями в концлагере, но и сам там на всю жизнь получил зарубку. Он попал в лагерь смерти вместе с другими молодыми подпольщиками Ялты. Бывшие узники В. Гончарук, А. Золотых, А. Степаненко видели, как их товарища, 16-летнего комсомольца Леонида Банскалинского за попытку к бегству один из карателей плеткой бил по лицу. «Хлыст палача попал парнишке прямо в глаз, — утверждает А. Степаненко. — Окровавленного Леонида поволокли в тифозный барак, где никто никого не лечил».

А это из Феодосии:

«Пишу письмо и не могу сдержать рыданий, — сообщает Лидия Ефимовна Пахомова. — Нашего брата Костю увезли в лагерь в сентябре 1943 года вместе с другими подпольщиками — Богдановой, Шепелевой. Мать тут же поехала узнать, но за колючей проволокой стояли добровольцы. Очень даже возможно, что тот или другой из подсудимых и бросил брата в яму…».