У рыбацкого костра - [10]

Чуть ниже гранитного выступа - глубокий омут. Тяжелые струи, закручиваясь, обнимали лбище и отбегали к берегу.

Пенные воронки да грязные бурлящие водовороты ходили в нем взад и вперед.

В середину этого омута и метнул закидушку Алеша. С плеском упала двухфунтовая гирька и увлекла в таинственную глубь три щучьих крючка, наживленных целыми клубками выползков.

- Ловись, рыбка, большая и маленькая, - по суеверной привычке братьев, прошептал Алеша. Не спеша он привязал хребтин- ку за тонкий стволик талового куста и загляделся на воду.

Река шла сильно, во всю неоглядную ширину.

Ночь наплывала с гор. Заря гасла. Волны ежесекундно менялись в окраске: от цвета расплавленного металла на середине до разлитого подсолнечного масла чуть поближе и густого мазута у крутых берегов. А сколько же было промежуточных оттенков.

И все это пышное великолепие красок жило, неслось в подернутую дымками даль.

Казалось, вскочи на зыбкую спину красавицы реки, и понесет она тебя, как горячий скакун, сквозь степи, леса и горы в сказочную страну, к далекому синему морю…

В предутренних теплых сумерках омут показался еще таинственней, шум порога - грозней. Над головой, спеша на север, пронеслась невидимая стайка гоголей. По тонкому свисту крыльев, похожему на звон колокольчиков, определил Алеша породу пролетевших птиц.

Из пучины омута с пугающей неожиданностью выворачивались клокочущие буруны, точно в глубине его бились гигантские рыбы.

От разгорающейся зари пухлые клочья пены на волнах порозовели.

Другая сторона реки все еще не была видна, река казалась морем.

Как и вечером, Алеша смотрел на воду. Он прибежал слишком рано и боялся взяться за хребтинку, чтобы не отпугнуть рыбу.

Ему казалось, что сейчас проснувшиеся лобачи вышли на жировку и вот-вот наткнутся на соблазнительные клубки червей.

Рыбак присел на берег и решил:

«Просчитаю до ста и - тогда…» - Алеша считал, слушал и смотрел, как играла полая вода.

«Девяносто восемь, девяносто девять…» - Куст, за который Алеша привязал закидушку, залило на полметра прибывшей за ночь водой, он все время качался.

Мальчик подсучил штаны и ступил в жгучую воду.

С пересохшим горлом, с сильно бьющимся сердцем Алеша приподнял на себя хребтинку и тотчас же ощутил такой рывок из глубины, от которого он только чудом устоял на ногах.

Вырванный из рук шнур обжег ладони, и если бы не был крепко привязан за стволик, то безнадежно ушел бы в омут, как ушел в него по маковку пригнутый куст.

Первой мыслью Алеши было бежать за братьями, но, представив, как Саша будет выводить лобача, а он - хозяин закидушки, только сучить ногами на берегу, Алеша снова приподнял хребтин- ку. И снова мальчик с трудом удержался на ногах и то лишь потому, что ухватился за ветку.

Рванувшаяся в глубину омута рыбина почти отвесно выпрыгнула высоко над водой вместе с гирькой и болтающимися поводками.

Казалось, что хребтинка, натянутая до отказа, вот-вот лопнет. И, конечно, лопнула бы давно, если бы не пружинил таловый куст.

Растерявшийся Алеша увидел толстое брусковое тело рыбины: у нее была короткая тупая голова и кроваво-красные плавники.

Лишь только никогда не виданный Алешей «лобач» с плеском ушел вглубь, мальчик снова уцепился за шнур.

Но шнур точно зацепился за камень. Алеша изо всех сил рванул за хребтинку, и чудовище, выметнувшись на поверхность, понеслось по ней, едва касаясь воды брюхом: так скользит камень, брошенный с огромной силой опытной рукой. Вся голубоватосерая спина и серебристо-белые бока ее были видны юному рыбаку.

Рывок на исходе шнура был таким сильным, что Алеша упал на куст и расцарапал лоб и щеки.

Мокрый по воротник, посинелый от холода, с окровавленным лицом, он все же изо всех сил тянул за шнур, сдерживая мчащегося великана. Но снова чудовище помчалось в глубину.

Сколько времени прошло в неравной борьбе с ним, Алеша не сумел бы сказать. Но, наверное, больше часа.

Солнце взошло. С онемевшим от холода телом, с натруженными руками, он едва держался на ногах, когда на берегу появились люди.

Это были дряхлый, седой старик с красными слезящимися глазами, в плисовой скуфейке, в вытертом тулупчике, подпоясанном полотенцем, с длинным багром, которым он цеплял проносившиеся вдоль берега жерди, поленья, коряжки, толстая женщина в мужской шапке-ушанке, с ведрами на коромысле, и босой болезненный подросток с льняными волосами, чуть прикрытыми на макушке детской фуражечкой с оторванным козырьком.

Женщина опустила пустые, загрохотавшие по камням ведра и с коромыслом бросилась на помощь к Алеше. Но добраться до него, стоящего уже по пояс в воде, она не смогла и потому бегала по берегу и кричала старику:

- Багром! Багром его чепляй, Сенафонтыч… Я говорю багром! - приблизив толстое лицо к самому уху древнего старичка, громко кричала она.

Старец поправил плисовую скуфейку, приложил ладонь лопаточкой к густо заросшему седой шерсткой дряблому уху и спросил:

- Ась?

- Ба-а-гром, говорю, тетеря!…

Старик понял и засуетился, мелко переступая ногами, обутыми в кожаные калошки.

- Ужотко изловчусь… Изловчусь, - шамкал старик, занося длинный багор над заметно ослабевшим то всплывающим на поверхность, то снова уходящим в глубину тайменем.