У развалин - [4]
вдругъ донеслись до его слуха, съ низу, отъ рѣки, звонкія нотки чистаго, какъ колокольчикъ, женскаго голоса.
Онъ даже вздрогнулъ отъ изумленія и неожиданности.
раздалось уже гораздо выше, почти на самомъ краю пригорка, обрисовалась бѣлая женская фигура. Совсѣмъ молоденькая дѣвушка въ простенькомъ бѣломъ кисейномъ платьицѣ присѣла на скамью и положила возлѣ себя влажную простыню. Затѣмъ она обернула полотенцемъ свои бѣлокурые мокрые волосы и стала вытирать ихъ, просушивать.
Шатровъ остановился неподвижно и глядѣлъ.
«Она была необыкновенно красива!.. ея глаза!»… и совсѣмъ нѣтъ! она была здоровая, свѣженькая и пропорціонально сложенная дѣвушка по семнадцатому году, съ оживленнымъ розовымъ лицомъ и ясными, невинными глазами. Все это очень обыкновенно, просто и естественно, и всего этого за глаза довольно, чтобы признать ее истиннымъ перломъ созданія. А въ то безоблачное теплое утро въ чудесномъ саду Шатрова, среди нѣмого уединенія — конечно, прелестнѣе ея ничего нельзя было себѣ и представить.
Шатровъ былъ увѣренъ въ этомъ. Онъ очень хорошо чувствовалъ, что никогда въ жизни не встрѣчалъ такой красоты, такой граціи и неудержимо манящей прелести. Онъ далъ ей время высушить волосы и заплесть ихъ въ толстую длинную косу. Тогда онъ громко кашлянулъ, чтобы не слишкомъ испугать ее своимъ неожиданнымъ появленіемъ, и медленно приблизился къ скамьѣ. Но, несмотря на принятую имъ предосторожность, онъ все же замѣтилъ, какъ дѣвушка, услышавъ его кашель и увидя его самого, приближавшагося къ ней, вся вспыхнула, смутилась, замерла на мѣстѣ.
Онъ приподнялъ шляпу и привѣтливо улыбнулся.
— Нѣтъ, вы вѣрно меня не узнаете, совсѣмъ забыли, — сказалъ онъ съ какимъ-то невѣдомымъ ему еще безпокойствомъ и вовсе не такъ, какъ хотѣлъ сказать, — а я… вѣдь не могу же ошибиться… вы Соня… то есть Софія Петровна…
— Да, конечно, это я, — робко проговорила дѣвушка, поднимаясь со скамьи и краснѣя еще больше.
— Только… я отлично узнала васъ, Дмитрій Валерьяновичъ, я хорошо васъ помню, тихонько прибавила она, быстро взглянула на Шатрова и опустила глаза.
Она-то, разумѣется, не могла его не помнить. Его пріѣздъ сюда, пять съ половиною лѣтъ тому назадъ, былъ послѣ смерти ея матери, которой она лишилась на девятомъ году, самымъ крупнымъ событіемъ въ ея жизни. Ея отецъ, Петръ Дементьевичъ сдѣлался такъ возбужденъ тогда, такъ хлопоталъ, метался.
Весь строй ея дѣтской жизни былъ почему-то стѣсненъ, нарушенъ. Отецъ запретилъ ей бѣгать въ саду, лазить по деревьямъ, забираться въ развалины барскаго дома, — а вѣдь во всемъ этомъ заключались величайшія ея удовольствія.
Потомъ, въ началѣ осени, за ней пріѣхала тетка, увезла ее въ Москву и отдала въ пансіонъ госпожи Данквартъ. Только недавно Соня перестала ненавидѣть Шатрова какъ злого генія ея жизни: но его образъ навсегда запечатлѣлся въ ея памяти.
Онъ же могъ узнать и назвать ее только только потому, что на-дняхъ Петръ Дементьевичъ говорилъ о скоромъ ея, неизбѣжномъ пріѣздѣ и, въ своихъ объясненіяхъ, называлъ ее Соней. Ему смутно припоминалась какая-то бѣлокурая дѣвочка съ косичкой и въ короткихъ платьяхъ, изъ которыхъ она, очевидно, черезчуръ быстро выростала. А вотъ теперь передъ нимъ это чудо природы, убивающее своей прелестью всю красоту лѣтняго утра!..
Онъ просилъ ее не уходить, присѣлъ рядомъ съ нею и, побѣдивъ ея смущеніе своею простотою, мало-по-малу заставилъ ее разговориться. Она объяснила ему своимъ пѣвучимъ голосомъ, что «папенька» всѣ эти пять лѣтъ ни за что не хотѣлъ ее брать на лѣтнія вакаціи въ Нагорное и что лѣтомъ она всегда жила съ «тетенькой» на дачѣ подъ Москвою. Она отлично знала, что причиною этого былъ Шатровъ или, вѣрнѣе, боязнь «папеньки» досадить нелюдиму присутствіемъ дѣвочки; но она, конечно, объ этомъ не проговорилась. Она объясняла дальше; что бѣдная «тетенька» скончалась прошлою осенью, а потому, послѣ экзаменовъ, ей некуда было дѣваться какъ только въ Нагорное.
И вотъ «папенька» прислалъ за ней въ Москву, къ госпожѣ Данквартъ, ключницу Акулину Семеновну, и онѣ благополучію пріѣхали вчера до солнечнаго заката.
Ничего новаго не сказала она Шатрову, такъ его память внезапно просвѣтлѣла, и оказалось, что онъ помнитъ каждое слово, произнесенное Петромъ Дементьичемъ о Сонѣ, хотя тогда и слушалъ его разсѣянно, слушалъ и но слышалъ. А теперь вдругъ вспомнилъ ѣсе, будто это были самыя важныя, самыя нужныя ему свѣдѣнія.
Мало того, ему хотѣлось бы, чтобы она по десяти, по двадцати разъ повторяла одно и тоже, — и о «папенькѣ», и о «бѣдной тетенькѣ», и о госпожѣ Данквартъ, и о ключницѣ Акулинѣ Семеновнѣ — только бы она говорила, только бы слушать ея голосъ, глядѣть на нее и дышать рядомъ съ ней. Отъ нея вѣяло такой свѣжестью, такой молодостью, такимъ очарованіемъ…
А она вдругъ совсѣмъ смутилась… Она должна просить у него прощенія. Вопреки строгимъ наставленіямъ «папеньки», она сегодня, поднявшись чуть свѣтъ, не утерпѣла и со всѣхъ ногъ кинулась, въ садъ, обѣжала его, поразилась происшедшей въ немъ перемѣной. А потомъ, какъ увидѣла рѣку, такъ совсѣмъ сошла съ ума отъ радости, побѣжала домой за простыней и на своемъ любимомъ, завѣтномъ мѣстечкѣ выкупалась, какъ бывало купалась въ старину, давно-давно, ужасно давно, до его пріѣзда въ Нагорное.
Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В третий том собрания сочинений вошел роман "Сергей Горбатов", открывающий эпопею "Хроника четырех поколений", состоящую из пяти книг. Герой романа Сергей Горбатов - российский дипломат, друг Павла I, работает во Франции, охваченной революцией 1789 года.
Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В седьмой том собрания сочинений вошел заключительный роман «Хроники четырех поколений» «Последние Горбатовы». Род Горбатовых распадается, потомки первого поколения под влиянием складывающейся в России обстановки постепенно вырождаются.
Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В шестой том собрания сочинений включен четвертый роман «Хроники четырех поколений» «Изгнанник», рассказывающий о жизни третьего поколения Горбатовых.
Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В пятый том собрания сочинений вошел роман «Старый дом» — третье произведение «Хроники четырех поколений». Читателю раскрываются картины нашествия французов на Москву в 1812 году, а также причастность молодых Горбатовых к декабрьскому восстанию.
Всеволод Соловьев (1849–1903), сын известного русского историка С.М. Соловьева и старший брат поэта и философа Владимира Соловьева, — автор ряда замечательных исторических романов, в которых описываются события XVII–XIX веков.В четвертый том собрания сочинений включен "Вольтерьянец" - второй роман из пятитомной эпопеи "Хроника четырех поколений". Главный герой Сергей Горбатов возвращается из Франции и Англии. выполнив дипломатические поручения, и оказывается вовлеченным в придворные интриги. Недруги называют его вольтерьянцем.
Во второй том исторической серии включены романы, повествующие о бурных событиях середины XVII века. Раскол церкви, народные восстания, воссоединение Украины с Россией, война с Польшей — вот основные вехи правления царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим. О них рассказывается в произведениях дореволюционных писателей А. Зарина, Вс. Соловьева и в романе К. Г. Шильдкрета, незаслуженно забытого писателя советского периода.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.