У Пяти углов - [38]

Перс стоял на площадке большой и грузный, непохожий на тощего юношу, игравшего когда-то Хлестакова. Да еще к тому же руки у него оттопырены какими-то свертками.

— Перс! Добрался все-таки!

— Волька! Я весь тут. Можешь потрогать, убедиться.

Вольт обнял брата, натыкаясь на свертки. Перс боком протиснулся в дверь.

— А где мама? Спит? Ну как она? Да что с ней может быть особенного?

— Нормально.

— Как ее давление? Что она сейчас принимает? А соли в ноге?

Вольт терпеть не может медицинские разговоры. О болезнях надо разговаривать только с врачом. Наверное, мама что-то принимает — то, что ей прописано. Если бы она старалась снять давление физкультурой, аутотренингом, он бы ей помог, но она верит в таблетки, а Вольт не любит таблеточную медицину, признает лекарства только в экстренных случаях, а каждый день их глотать нельзя.

— Принимает — то, что обычно. Ты, наверное, есть хочешь?

— Да, съем чего-нибудь слегка.

Перс всегда говорит, что только слегка перекусит, после чего уминает две-три нормальных порции.

Вольт никогда бы не стал есть среди ночи, да еще перед тем как ложиться спать. Как бы ни хотелось — перетерпел бы! Отключил бы голод. Но Перс не способен ни к какому режиму. Зато и наел килограммов девяносто — это при росте сто семьдесят!

Дома его Вера, заботясь о здоровье мужа, сдерживает аппетиты Перса: ограничила картошку и булку, изгнала сливочное масло, зато, приезжая в Ленинград, Перс всегда наверстывает: съедает по целой сковороде яичницы с картошкой, заедая булкой с маслом. А мама счастлива, что ее Петюнчик так хорошо ест.

В кухне все уже было приготовлено, оставалось только выпустить яйца на сковороду, но Перс, не дожидаясь, сразу намазал кусок батона маслом, а сверху еще и вареньем. Вообще-то принято сладкое есть в конце, но Перс может начать с варенья и закончить селедкой — ему все равно.

Он откусывал большими кусками батон и одновременно говорил:

— Медленно, а что-то движется. У нас, наверное, все-таки организуется кафедра. Или сначала дадут ставку доцента, будет читаться спецкурс, а постепенно надежда на перерастание в кафедру. Эсперо — надежда! Потому мы всегда надеемся, раз эсперантисты.

А тебя возьмут доцентом?

— Для этого нужна степень. Если бы я мог предъявить диссертацию. Некоторые умеют, обходится без диссертации: со всеми у них контакты, влияют своей харизмой — ты это должен лучше понимать, как психолог.

Одно из излюбленных Персом слов: харизма. Есть у него несколько таких: еще аллюзия, патина. Имманентный — тоже замечательное прилагательное.

Вольт хотя сам психолог, так и не может понять точного значения этого слова — харизма. Что-то вроде личного магнетизма, влияния на окружающих. Но хоть примерно представляет. А с имманентным дело совсем безнадежно: несколько раз нарочно смотрел в словарь иностранных слов — и через пять минут регулярно забывал, видно, его натура отталкивает всякую имманентность все равно как шкура морского котика — воду.

— Так сделал бы диссертацию, да и все. Я понимаю, что диссертации — глупость, но раз такие правила игры. Бог с ней, с харизмой, нечего на нее надеяться. Столько лет организуется кафедра, что мог успеть десять раз!

Вольт не способен говорить об этом спокойно. Из-за такой глупости вместо Перса посадят какого-нибудь юркого типа, который вовремя успел с диссертацией, хотя и вполовину не знает языка по сравнению с Персом!

— Да жалко времени. У меня мой перевод.

Если бы Вольт меньше любил брата, то самое время умилиться: ведь так трогательно Перс верит, что доделает когда-нибудь свой знаменитый перевод, верит, хотя который год застрял на одной строфе, — трогательно, как всякое чудачество. Но Вольт хочет, чтобы Перс достиг своего максимума, а не оставался милым чудаком.

Ты хоть сделал девятнадцатую строфу?

— Делаю. Уже готовы первые четыре строки. Вчерне. Вот послушай!

И Перс начал декламировать с полным ртом. До этого он говорил вполголоса, а тут увлекся и дал форте.

Через минуту послышалось шлепанье туфель, и на пороге кухни появилась матушка в ночной рубашке.

— Петюнчик!

У матушки было такое выражение, будто Перс явился абсолютно внезапно после того, как много лет пропадал неизвестно где.

— Петюнчик! Дорогой! Приехал!

Появление Вольта, после отпуска например, никогда не вызывает у матушки таких восторгов. Нет, она бывает рада, конечно, но не так… Все-таки смешно, что Вольт чуть ли не ревнует.

«Петюнчик!.. Мой дорогой!..»

После каждого слова следовали сочные поцелуи.

Вольт не умеет целоваться с матушкой. Да вообще не понимает других поцелуев, кроме любовных, а неизбежные родственные лишь обозначает прикосновением губ. Поцелуи предназначены для страсти, другие виды любви нуждаются в близости чисто духовной, ведь ясно же? Поэтому он отвернулся, как от сцены не очень приличной. Если бы еще не слышать влажного чмоканья!

Ну, рассказывай! Как ты добрался! На такси? Долго ждал очереди?

— Сейчас. Ты садись. Тебе же трудно стоять с твоей солью в ноге.

Какой ты заботливый! Сразу вспомнил! Ничего, когда я на тебя любуюсь, я все забываю, всякую боль. Ну рассказывай, рассказывай!

— Очень просто добрался: на экспрессе прямо сюда на Герцена. У вас экспрессы, оказывается, и ночью ходят каждый час. Вообще у вас все удобнее, чем в Москве. Я как подошел, сел, он через пять минут отъехал: будто ждал нарочно. Как это? Контрау чиу атендо… Ну, не ожидал, что так удачно.