У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма - [135]

— Домой?

— Да! Его мать и отец были погребены здесь около тридцати лет тому назад, а он горячо любил их. Смотрите на него, Карриган! Хорошенько всмотритесь в него. Ведь это тот, кого вы искали все эти годы, один из лучших людей, когда-либо живших на свете. Это — Роджер Одемар! Увидев пожар, он бросился защищать от огня родные могилы. И теперь он мертв!

Он застонал и так оперся всем своим телом на Дэвида, что тот с большим трудом смог удержать его от падения.

— А вы? — воскликнул Дэвид. — Ради самого Бога, Одемар, скажите мне…

— Я, мсье? Я только Сен-Пьер Одемар, его брат.

И с этими словами он, тяжело опустив голову, словно труп, упал на руки Дэвиду.

Каким образом Дэвид снова выбрался наконец на берег потока с тяжелым телом Сен-Пьера Одемара на плечах, это осталось мучительным кошмаром, которого он никогда не мог точно восстановить в своей памяти. Он знал, что вел отчаянную борьбу, какую ему никогда еще не приходилось вести раньше; что его жгло, слепило и у него мутилось в голове. Однако он продолжал упорно держать сломавшего себе ногу Сен-Пьера, зная, что тот погибнет, если его опустить на тлевшие у него под ногами уголья. Все время он слышал стоны Сен-Пьера, слышал его обращенные к нему слова. Наконец он добрался до воды и упал у самого берега вместе с Сен-Пьером. В его голове все потемнело и стало похожим на пожарище, по которому он только что шел.

Он не сознавал своих тяжелых ран. Окутанный мраком, он не чувствовал никакой боли. И все же какие-то смутные воспоминания у него сохранились. Он помнил раздававшиеся над ним крики Сен-Пьера. Целыми днями, казалось ему, он не слышал ничего другого, кроме этого оглушительного голоса, разносившегося на огромное расстояние. А затем стали раздаваться другие голоса, то вблизи, то вдали, потом кто-то поднял его, и он поплыл куда-то, как в облаках. Потом он уже ничего не слышал и не чувствовал, словно мертвый.

Чье-то тихое нежное и ласковое прикосновение вернуло его к действительности. Он пришел в себя, хотя некоторое время не шевелился и не открывал глаз. Ему слышался голос, и это был женский голос, говоривший очень тихо, и какой-то другой голос отвечал ему. Затем он уловил чье-то тихое движение, и кто-то отошел от него; он услышал, как почти бесшумно открылась и закрылась дверь, и слегка приоткрыл глаза. Он находился в комнате, на стене которой играл солнечный луч. Он лежал в постели, а нежная и легкая, словно пух, рука ласково гладила его по лбу и волосам. Он шире раскрыл глаза и поднял их. Сердце его заколотилось. Над ним склонялось сияющее нежное лицо, улыбавшееся ему ангельской улыбкой в ответ на его изумленный взгляд. И это было лицо Кармин Фэнчет!

Он сделал усилие, собираясь заговорить.

— Тише! — прошептала она, и он увидел, как заблестели ее глаза, а вслед за этим что-то влажное упало ему на лицо. — Она сейчас вернется, а я уйду. Три дня и три ночи она не спала, а потому первой должна увидеть, как вы откроете глаза.

Она склонилась над ним. Ее нежные губы коснулись его лба, и он услышал заглушенные в ее груди рыдания.

— Да благословит вас Бог, Дэвид Карриган!

Когда она ушла, он снова закрыл глаза. Он начинал чувствовать боль, жгучую, разъедающую боль во всем теле, и тогда вспомнил свою отчаянную борьбу с огнем. Потом опять бесшумно отворилась дверь, кто-то вошел и опустился возле него на колени, тихо, словно не дыша. Ему захотелось открыть глаза, назвать имя, но он медлил, и мягкие, как бархат, губы коснулись его собственных губ, а затем они перешли на его закрытые глаза, на лоб, на волосы, и, наконец, кто-то нежно прижался к нему.

Он открыл глаза. У его постели стояла на коленях Мари-Анна, положив ему на руку голову. Он почти не видел ее лица, но ее роскошные волосы лежали у него на груди; он видел кончики ее длинных ресниц, пока она оставалась так, не шевелясь и словно затаив дыхание. Она не знала, что он проснулся, проснулся от первого своего сна за все три дня мучений, о которых теперь позабыл; глядя на нее, он старался ни одним движением не выдать своего пробуждения. Одна рука его лежала на краю постели, и он едва чувствовал на ней ее легкие пальцы. Затем он разом понял, что его другая рука не забинтована и что к ней Мари-Анна прильнула нежной щекой и мягким шелком своих волос.

И тогда он прошептал:

— Мари-Анна!

Она по-прежнему не шевелилась. Затем, словно думая, что он произнес ее имя во сне, тихонько подняла голову и взглянула в его широко открытые глаза. Они не обменялись ни одним словом. Он протянул ей свои забинтованную и здоровую руки; тогда Мари-Анна, рыдая, взяла его лицо в обе руки и порывисто прижалась к нему своим. И как и в тот день, когда она поцеловала его после схватки, тотчас же встала и быстро ушла; он едва успел произнести ее имя, как за ней уже захлопнулась дверь.

— Мари-Анна! Мари-Анна! — звал он ее.

Стукнула другая дверь, послышались голоса и быстрые шаги; он приподнялся от нетерпения на локте, когда в комнату вошли Непапинас и Кармин Фэнчет, в лице которой было заметно все то же сияние.

Он посмотрел на нее странно загоревшимися глазами, но она не обратила на это внимания и с изумительной легкостью помогла Непапинасу усадить его на постели, подложив за спину подушки.