У порога великой тайны - [52]

Пока стояло тепло, он выбирался иногда на улицу. Воздух был по-деревенски чист и свеж. Меж булыжин мостовой пробивалась изумрудная трава. В таком воздухе в городе, лишенном угля и дров, могут завестись и лишайники!..

Осень. Нет керосина. Нечем топить печку. Нет Пелагеи. Электрическая лампочка то горит вполнакала, то гаснет. Фаминцын трудится. Только смерть может остановить эту большую, исхудавшую руку, выключить яростный мозг. Вот плотные, тронутые желтизной листы, исписанные в последние недели жизни. О чем это? Все о том же — что из живой клетки можно выделить хлорофилловое зерно и можно заставить его развиваться самостоятельно.

Он один. Давно, еще пятнадцать лет назад, умер от болезни сердца Воронин. Умер за работой — он спокойно, неторопливо и очень тщательно исследовал содержимое желудка мамонта, доставленное в Петербург сибирской экспедицией. И кто мог лучше Воронина определить по этим полупереваренным остаткам, какие растения поедали вымершие давным-давно гиганты!

Умер Баранецкий — тоже давно, в 1905 году. Он много лет профессорствовал в Киевском университете и прославился среди ботаников прекрасным исследованием плача у растений.

Навещает иногда Фаминцына Иван Парфеньевич Бородин, любимый его ученик, выполнивший еще в восьмидесятые годы прекрасную работу по хлорофиллу. Ученик… А ведь Ивану Парфеньевичу пошел семьдесят первый год. Бородину Андрей Сергеевич поверяет сокровенные свои мечты. Да, мечты! Фаминцын убежден, что может еще успеть разгадать тайну живой клетки. Мозг его продолжает действовать с беспощадной ясностью. Немного бы еще света. Света — для продолжения опытов. Он вдруг бросает перо и принимается клясть бога — бессильного бога, который не может продлить ему жизнь. А ему надо еще жить. Жить, чтобы разгадать тайну живого…

Он умер 8 декабря 1918 года. День был из самых коротких — меньше четырех часов светлого времени.

Альфа и бета

В Казанском университете шла защита магистерской диссертации. Диссертант, ботаник Михаил Семенович Цвет, только что появившийся в Казани, вызывал всеобщее любопытство. Действительно, все в нем было необычно: и редкая фамилия, столь созвучная его ученым занятиям; и то, что он произносил некоторые слова на французский лад (альфа и бета); и то, что добивался магистерской степени, уже имея докторскую, полученную за границей; и его манера держаться — приподнятая, театральная; и поэтическое восприятие явлений природы, редко выказываемое в среде ученых.

Только человек, обладающий воображением поэта, мог начать свою диссертацию («Физико-химическое строение хлорофильного зерна») такими словами:

«Своеобразный таинственный процесс, происходящий в хлорофильном зерне под прибоем световых волн, может казаться одним из наиболее доступных анализу».

«Под прибоем световых волн»… Эта смелая метафора насторожила аудиторию. Как он поведет себя дальше, этот диссертант, столь эффектно и уверенно начавший? Есть ли у него что-нибудь за душой, кроме лекторского дара? Небось ниспровергнет всё и вся, а потом пустит фейерверк — этакую сногсшибательную теорийку, разом, видите ли, раскрывающую все тайны зеленого листа?..

Нет, погодите. Он с уважением говорит о своих предшественниках. На пороге нового века (дело происходит в 1901 году) он пытается подытожить результаты штурма хлорофиллового зерна, штурма, длящегося почти столетие.

— Исследователю, как человеку, свойственно ошибаться, — говорит Цвет, — но ошибается он обыкновенно в своих выводах, рассуждениях; ошибки в наблюдениях встречаются реже. Теории проходят, факты остаются. Как ни незначительны те окончательные выводы, которые можно сделать из всех многочисленных исследований истекшего столетия, старая литература вопроса не должна считаться каким-то безнадежным хламом.

Ну, а теперь послушаем, каковы итоги собственных исследований диссертанта. Цвет доказывает, что хлорофилл содержит не один зеленый пигмент, как это общепризнано, а два. Он назвал их хлорофиллинами: хлорофиллин альфа и хлорофиллин бета. Диссертант считает, что старые способы изучения хлорофилла непригодны и предлагает новые методы исследований…

В зале настороженная тишина. Оппоненты спокойно перелистывают напечатанную в типографии диссертацию. Автор посвятил ее своему отцу, Семену Николаевичу Цвету — «мыслителю и деятелю»…

Семен Николаевич Цвет был одним из тех русских интеллигентов прошлого века, которые не могли ужиться с царским режимом. Покинув родину, Цвет очутился в Северной Италии. Здесь, в городе Асти, невдалеке от Турина, он женился на итальянке Марии Дороцца. В 1872 году у них родился сын, которому дали русское имя Михаил. Подробных сведений о семье Цветов нет. Раннее детство Михаил Цвет провел там, где родился. Осталась у него в памяти равнина Пьемонта с ее виноградниками и садами, с ее веселым, шумливым, очень бедным, но неунывающим народом. И еще запечатлелись снеговые вершины Альп, синеющие на горизонте.

Учиться его увезли в Швейцарию. Сначала — частный коллеж в Лозанне, потом — коллеж и гимназия в Женеве. В 1891 году он поступил в Женевский университет. Спустя два года, пройдя на физико-математическом факультете общий курс, Цвет выдержал экзамен на степень бакалавра и посвятил себя биологии, «в особенности ботанике», как он сам писал потом. Он прилежно изучал также химию и физику.