У ночи тысяча глаз - [23]

Она стояла, наблюдая за мной, а не гадая. Ее собственная душа, вероятно попроще, не боролась никогда.

— Жаль, что… Может, чем-нибудь помочь? — выговорила она наконец.

Я подняла глаза, потянулась и взяла ее за лацкан пальто:

— Эта ваша подруга, эта персона… Эйлин, отведите меня к ней. Позвольте мне узнать. Они все… Неужели из четырнадцати никого не осталось в живых? Вот почему я и пришла к вам. Мне не вынести ожидания. Это ведь как нависший над тобой топор, который должен упасть, а он все не падает и не падает.

Она прикусила губу, сомневаясь.

Я еще сильнее потянула ее за пальто:

— Эйлин, позвольте мне хотя бы пойти с вами… Позвольте мне узнать… Вы говорили, это ваш друг…

— Да. — И тут же продолжила: — Он не любит, когда к нему пристают с подобными вопросами. Если узнает, что сказала вам, ему очень не понравится. Он не хочет, чтобы о нем знали другие — ну, посторонние, вы понимаете.

Так я впервые узнала, что ясновидящий — мужчина.

Она неуверенно затопталась на месте, глянула в подъезд, потом снова на меня, ее лицо смягчилось. Затем, повернув голову, бросила взгляд вверх по фасаду дома. На окна собственной квартиры, подумала я. Но это было всего лишь мое предположение; вполне возможно, ее интересовало какое-то другое окно. Затем снова перевела взгляд на меня.

А я продолжала гнуть свое:

— Чтобы я знала… Чтобы мне сказали… Мне не вынести неизвестности, ожидания… Эйлин, я сойду с ума. Смотрите, я умоляю вас, если в вас осталась хоть капля сострадания…

Она, должно быть, прочла мои мысли, заметила движение моего тела — я собиралась опуститься перед ней на колени, прямо там, на грязных ступеньках ее старенького убогого жилища, — быстро схватила меня и удержала, проявив жалостливую непреклонность; для такого характера, как у нее, то была вспышка твердости, сколь ни короткая. Впрочем, она тут же пропала, как блестящий кусочек слюды в мягком, бесформенном песке.

— Подождите, — остановила она, — я… — И бросила взгляд назад, как ребенок, замышляющий что-то сделать, хотя и не уверенный, что ему разрешат. — Подождите здесь, попробую узнать… посмотрю, можно ли с ним поговорить. Он терпеть не может, когда ему задают прямые вопросы, но, возможно, я сумею что-нибудь из него вытянуть… — Она тут же быстро добавила: — А вы уверены, что не боитесь? Вы уверены, что хотите, чтобы я пошла к нему?

— Да, — ответила я, тяжело дыша, — да. Пусть даже самое худшее. Что угодно, мне все равно, лишь бы только покончить с неведением.

— Тогда стойте. Ему лучше не знать, что я пытаюсь выяснить это не для себя. Он живет в нашем доме… — И она легонько сжала мне руки.

— Попытайтесь выяснить, есть ли хоть какой-то шанс… — умоляла я. — Все ли они погибли…

— Спущусь, как только смогу, — прошептала она. Отвернулась от меня и вошла в дом, а я осталась одна в наводящем на размышления подъезде провидца.

До меня донеслось, как Эйлин поднималась по лестнице — шаги становились все тише и тише, пока не замерли совсем. Я сказала себе: «Ты слышишь? Это всего лишь поступь усталой девушки, работницы, занятой где-то на фабрике или в цеху, поднимающейся по лестнице многоквартирного дома, и больше ничего. Зачем ты сюда пришла? Почему ты стоишь здесь в ожидании, что она принесет тебе какое-то знание, которым в этом доме, скорее всего, никто не обладает, которым, весьма вероятно, сегодня вечером не обладает еще никто во всем городе? Дурочка ты, дурочка, ну чего ты напрягаешь слух, чтобы услышать ее поступь до конца? Это же не шаги, ведущие вверх, в возвышенные области предвидения, это шаги обыкновенного человека по старенькой лестнице разваливающегося здания, звуки, которые издают ступени все время, когда жильцы приходят и уходят, днем и ночью. Почему же ты так за них цепляешься?»

Долго я простояла там одна. Все видела в нормальном свете, знала, где и что находится. Моя машина по-прежнему поблескивала в темноте у бордюра. В одном месте, куда падал свет из подъезда, по капоту струилась тонкая рябь влажной оранжевой краски. Рябь совершенно не двигалась и, однако же, казалась волнистой и жидкой, как и настоящая зыбь. Один раз я даже двинулась с того места, где меня оставила Эйлин, — подошла к этой струившейся ряби и стала рядом с ней, руки крепко вцепились в верхнюю часть дверцы, как будто мне трудно устоять на ногах и нужно непременно держаться, чтобы оставаться в вертикальном положении. Голову склонила, точно хотела разглядеть обшивку заднего сиденья.

Да, машина была абсолютно реальна, она стояла там. Я трогала ее руками, ее видели мои глаза; стоило мне нажать на кнопку, как из нее вырвался бы пучок света, против которого не могли устоять никакие тени; однако же тени брали верх над светом, он был бессилен разорвать застившую глаза и окутавшую разум пелену. Свет не мог вывести меня из тени, именно я несла его в тень с собой; он лишался способности контраста и становился единым целым с готическими тенями вокруг меня. Ибо тени шли изнутри, и все, на что бы они ни падали, оказывалось затемненным. Как в том случае, когда подносишь к глазам закопченное стекло и само яркое солнце уже не кажется таким ярким.