У ночи тысяча глаз - [13]

Обычный вечерок дома, как и сотни других до него, как сотни других, которые последуют за ним. Удовлетворенность, полное отсутствие мыслей в голове; тут и описывать-то нечего, так, настроение, состояние бытия, никакого действия.

Когда человек пребывает в мире со всем миром, он поет. Когда же музыка уже звучит, вы просто присоединяетесь к ней. Голоса у меня сроду не было. На обычном разговорном уровне или чуть выше он уже становится музыкально неуправляемым. Однако, если я мурлычу потише, я еще могу оставаться в ключе. А в комнате все равно никого не было, и я стала подпевать исполнителю, повторяя за ним слово в слово.

Вдруг я резко вскочила с кресла. Туфли так и остались стоять там, где стояли. Тонкая серая нить на мгновение заняла горизонтальное положение, затем неторопливо вернулась в прежнее и снова потянулась вверх.

Я посмотрела туда, где только что возлежала, и легонько провела рукой по лбу. Неужели это была я? Выходит, я так быстро переместилась в пространстве? Почему, что произошло, что случилось?

В кресло уже не вернулась. Из комнаты что-то ушло, оставив ее более пустой и огромной, чем прежде. Вероятно, какая-то атмосфера, какая-то неуловимая внутренняя гармония, ибо все ее чисто физическое содержимое осталось. Свет по-прежнему горел, но, казалось, растерял свои яркость и тепло, как будто его умерили, остудили. Для одного человека комната была очень большая. Вокруг меня оказалось слишком много свободного места. А на дворе воцарилась темная ночь. Еще минуту назад ни о чем таком я и думать не думала.

Ни с того ни с сего обнаружилось, что мне не нравится музыка — по крайней мере, именно эта подборка, которую передавали по радио, — точно так же, как за столом я неожиданно поняла, что мне не нравятся свечи.

Подхватив туфли за ремешки, я прошлепала из комнаты в чулках. А свет выключила, потянувшись назад, даже не оглянувшись. На этом кадр кончается.

А вот еще один, покороче. Сижу на обтянутом шелком пуфике наверху перед зеркалом в своей комнате. Шея сзади оголена, лицо как за занавесом из копны волос, переброшенных вперед. Я их расчесываю, ритмично взмахивая щеткой. Щелк — поднятая рука замирает в воздухе. Через пробор в волосах я только что увидела на туалетном столике небольшие складные часы в форме шатра. Одиннадцать тридцать. Самое время ложиться спать, обычное мое время, когда меня не задерживали против моей воли на каком-нибудь скучном приеме. Но ведь мне вовсе не нужно было так резко останавливаться и перестать расчесываться ради того только, чтобы удостовериться, который час.

Я все смотрела и смотрела на часы. Потом провела пробор и раздвинула волосы, открыв часть лица, повернулась и бросила взгляд в сторону кровати. Не на саму кровать, а на прикроватную тумбочку со стоявшим на ней телефоном.

Потом вернулась в прежнее положение и еще раз посмотрела на скошенный циферблат. Одиннадцать тридцать. Восемь тридцать. Я решительно положила щетку, резко мотнула головой, и занавес из волос, взлетев вверх, упал на спину, на свое обычное место.

Я прошла, уселась с краю на кровать и сняла телефонную трубку.

— Междугородную, пожалуйста. По личному делу. Это Джин Рид. Хочу поговорить с Харланом Ридом в отеле «Пэлис», Сан-Франциско, Калифорния.

Сообщив свой номер, я вернула трубку на рычаг и только тут удивилась. Интересно, а для чего я это сделала? Что творится со мной сегодня вечером? И не кому-нибудь, а ему! Я же ни за что не осмелюсь ему ничего сказать. Господи, да он же расхохочется. Пожалуй, лучше отказаться от разговора, пока меня не соединили.

Рука уже потянулась к аппарату, потом повисла в воздухе и вернулась на место. Казалось, рука не могла решиться, как и голова.

Встав, я вернулась к пуфику, уселась перед зеркалом и принялась брать одну за другой вещи, которыми не пользовалась и не собиралась пользоваться. И снова ставила их на место. Как будто производила инвентаризацию.

И вдруг раздался такой знакомый, похожий на звуки флейты звонок. Я вздрогнула всем телом. Никогда прежде не вздрагивала при звуке телефонного звонка. И вот пожалуйста. Есть столько вещей, которые случаются с вами впервые, особенного когда ваш путь лежит через сумеречные области страха.

Я быстро подбежала к аппарату и крепко прижала к себе трубку. Добравшись до телефона, поняла, что сейчас все ему расскажу, буду его умолять; скажу, что во все поверила, пусть всего лишь в это преходящее мгновение…

— Мисс Рид?

— Мисс Рид слушает.

— Весьма сожалею, но мы не может связаться с интересующей вас стороной. Из отеля «Пэлис» в Сан-Франциско нам сообщают, что несколько минут назад мистер Харлан Рид ушел.

Я положила трубку совершенно упавшая духом.

Потом постепенно смелость стала возвращаться ко мне. Смелость смалодушничала, зато трусость показала себя смелой. От смелости отдавало кислинкой незрелого винограда — ну и пусть. Все само о себе позаботится. От тебя ничего не зависит, так что все к лучшему. Ты ведь все время знала, что даже не следует пытаться это делать, и скажи еще спасибо, что не оказалась в роли хнычущей дурочки.

Выключив везде свет, я оставила лишь лампу у кровати. Комната озарилась тускло-золотистыми сиянием, какое может исходить от слабо горящего камина.